– Ничего, настанет мой день! – Орлов встал, подтянул тренировочные штаны, вынул из буфета бутылку коньяка. – Настанет мой день! Я возьму сучковатую палку, и тогда, Лева, посчитаемся!
– Станислав! – Гуров рассмеялся. – Этот кряжистый пень прост, как передовица коммунистической «Правды». Сейчас мы должны стоять на четвереньках, так как мы мелочь штатская, а он генерал. А потом он не даст нам подняться, потому как возьмет в лапу сучковатую дубинку. Ну, давай, Станислав, выпьем за его здоровье и терпение!
– Как ни мучилась, а родила! – Крячко опрокинул стакан и перекрестился. – Ну, так как я окончательно ссучился, стучу на друга, то вновь поднимаю вопрос. – Он обсосал дольку лимона, чуть было не сплюнул под ноги. – Что будем делать с настырным парнишкой, который забавы ради прихватил винтарь с оптикой и топчется под окнами?
Прошло три дня. Ивана Прокофьевича Жмыха похоронили скромно, но вполне достойно, с цветами, фальшивыми словами и пьянкой, организованной заместителем покойного, который и возглавил довольно жалкую коммерческую деятельность СП. Юрий Петрович Еланчук бездельничал, отсиживал в своем кабинете положенные часы, порой проверял охрану, исправность сигнализации. Виктор Жеволуб, ранее возивший и охранявший Валентино и в нужный момент оказавшийся у зубного врача, поступил в распоряжение Еланчука. Выяснилось это крайне просто. На следующий день после похорон, когда бывший гэбэшник еще не ознакомился с газетами, раздался стук в дверь.
– Не заперто, – привычно сказал Еланчук, разворачивая «Московский комсомолец».
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить грузную фигуру Жеволуба.
– Здравствуйте, Юрий Петрович, – тихо сказал он. – Разрешите? Надеюсь, не помешал?
– Виктор? – Еланчук отложил газеты, смотрел удивленно. – Ты не заболел? Стучишь, а не открываешь дверь ногой, здороваешься, бормочешь вежливые слова. Прямо чудеса в решете.
– Я поступаю в ваше распоряжение, Юрий Петрович, – Жеволуб тяжело вздохнул и вытянулся. – Такие дела, приказано.
Еланчук догадывался, что доверенный покойного имеет свою связь и служит водителем, охранником и осведомителем. Мафиози секретничали, но гэбэшник в своей жизни знал столько секретов, что новые его совершенно не интересовали. Он ничего у Жеволуба не спросил: ни кто приказал, ни кому это нужно.
– Присаживайся, – Еланчук указал на стул, подождал, пока охранник усядется, добавил: – Кое-какие бумажки просмотрю и побеседуем.
Жеволуб молча взгромоздился на стул. Еланчук открыл папку, в которой лежали уже просмотренные документы. Гэбист давно разобрался в сидевшем напротив человеке. Он небольшого ума, но отнюдь не дурак, каким хочет казаться, хитрый, хорошо знаком с оперативной работой, сам служил много лет. Организация имеет с охранником прямой контакт и ценит его как исполнителя, человека, которым легко манипулировать.
Еланчук не обращал на него особого внимания, общался с ним только в присутствии Валентино, терпел наглость, как терпят злую собаку своего хозяина. Теперь ситуация изменилась, «простак» с пистолетом, человек хитрый и сравнительно опытный, поступил в его непосредственное распоряжение. Как себя с ним вести? Верить ему, конечно, нельзя, но взаимоотношения смягчить, создав определенную дистанцию, надо. Приняв решение, Еланчук закрыл папку, отодвинул, сказал:
– Значит, бить мне, паршивому интеллигенту, морду ты раздумал.
– Юрий Петрович! – возмутился Жеволуб. – Как вы могли подумать?
– Конечно, я не прав, – Еланчук озорно подмигнул. – Ты не раздумал, лишь отложил мордобой до лучших времен. Я тебе вот что скажу, дорогой ты мой. Мне приходилось работать с ребятами и глупее, и менее образованными, и круче сваренными. Как видишь, я жив, слава богу, здоров. – Он посмотрел на свои холеные руки, словно благодаря именно этим рукам и сохранил жизнь и здоровье. – Ты такой и совершенно ни в чем не виноват. Ты не поверишь, выйдя за дверь, станешь смеяться, но я на тебя не сержусь, зла не имею и отыгрываться за прошлое не собираюсь.
Он замолчал, выждал, пока охранник перестанет изучать пол и поднимет глаза, посмотрел в них проникновенно.
– А мог бы, Виктор, расправиться с тобой легко и просто. Ты мне веришь?
Жеволуб пробурчал нечленораздельное и вновь уставился в пол.
– Не понял. Ответь, пожалуйста, внятно.
– Верю, шеф! – Охранник расправил широкие плечи.
– Смешной ты, Витя, сил нет, – Еланчук покачал головой. – Вот ты подумал, как бы здорово врезать этому хлыщу, то есть мне, твоему непосредственному начальнику. Мысли у тебя короткие, как у Буратино. А ведь парень ты, по сути, неглупый и, когда надо, очень сообразительный. Ты ко мне быстро привыкнешь, мои костюмчики, платочки и то, что я матом не ругаюсь, перестанешь замечать. Сегодня ты выходной, опохмелись, но знай меру. Будь здоров.
– Спасибо, шеф. – Жеволуб тяжело поднялся, шагнул к двери, обернулся и повторил: – Спасибо.
Когда дверь закрылась, Еланчук сказал:
– Простой ты парень, но повернуться к тебе спиной я остерегусь. – И развернул газету.
Он просматривал газеты, думал об организации, о сложности работы иностранцев в России. Если он, Юрий Петрович Еланчук, родившийся в этой стране, никак не мог привыкнуть, что в любой момент тебя ради сиюминутной копеечной выгоды могут подвести в деле, которое завтра сулит серьезные деньги, то каково чужакам? Они почувствовали во мне человека надежного, рассуждал Еланчук, потому и оставили, хотя я и засветился одновременно с Валентино. Но его ликвидировали, а меня оставили, видимо, «законсервируют». Такой вариант Еланчука вполне устраивал.
Он разобрался в системе транспортировки товара, понял, что главная фигура сидит непосредственно в «Стоике», а еще более важная персона существует в иной среде обитания. Об этом человеке, который непосредственно переправляет наркотик через западную границу, Еланчук не желал и думать. Бизнесмен, банкир международного масштаба, запутавшийся в липких сетях наркомафии, или высокопоставленный чиновник, которого цинично купили, – не имеет значения. Если Гурова не ликвидируют, он обязательно доберется до «перевозчика», кем бы тот ни был.
Еланчук знал: представитель «центра» все еще в Москве, так как тот ежедневно звонил, интересовался здоровьем, пару минут вел пустопорожние разговоры. Значит, добраться до Гурова не удается, а пока сыщик жив, не может шелохнуться и человек мафии, работающий в «Стоике», и наркотик не передан по цепочке, а временно захоронен здесь, в Москве. Еланчук относился к Гурову двояко. С одной стороны, сыщик раздражал, был инородным существом, гэбист презирал фанатиков. С другой стороны, Гуров ассоциировался с бойцом-чемпионом, который дерется потому, что дерется, ничего другого не умеет, но свое дело выполняет классно. Возможно, подсознательно Еланчук тоже хотел стать лишь профессиональным бойцом, драться лишь на ринге, быть над политикой. Белые, красные, зеленые политики-хамелеоны известны с доисторических времен, мир сложен и прост одновременно, существует добро, и существует зло. Наркотик – общепризнанное зло, торговцы «белой смертью» презирают наркоманов, но от этого меньшим злом не становятся. И он, Еланчук, человек талантливый, не злой, в иных вопросах гуманный, продался за деньги. Он не обманывал себя, называл вещи своими именами, объясняя происшедшее просто, мол, жил-был человек, честно работал, старался защищать добро, но его в расцвете сил выбросили за борт. У него свой окоп, он обязан защищать жену и детей, защита очага – естественная потребность, долг каждого мужчины. Для защиты необходимо оружие, сегодня самое мощное оружие – деньги. Он зарабатывает деньги для защиты своих детей, но в результате его деятельности гибнут люди, рождаются уроды. Еланчук знал об этом, отвечал себе, что в результате деятельности человека на Земле гибнет сама Земля, гибнут от голода миллионы людей.