– Постарайся. Надо, чтобы хотя бы один из них был со мной одного роста и телосложения.
– У нас не атлетический клуб, а театр.
– У тебя приятели не только в театре, – парировал Гуров, – а я способен сутулиться. Подумай о гриме для меня, но не театральном, житейском, например, линзы, чтобы я не светился голубыми глазами, может быть, какие-нибудь подушечки заложить за щеку. Тебе виднее, может статься, мне придется исчезнуть.
– Тебя хотят убить? – просто спросила Мария.
– Меня давно хотят убить, но сейчас могут заняться данным вопросом всерьез.
Мария смотрела на Гурова долго, изучающе:
– Скажи, ну зачем тебе такая работа? Это же не жизнь. Как ты терпишь?
– Привычка. Человек способен привыкнуть к чему угодно. Люди десятки лет жили в лагерях, где, казалось бы, невозможно выдержать и дня.
– У них не было выбора.
– У меня тоже небогатый выбор. И прекратим бессмысленный разговор.
– «Давай поженимся», – передразнила Мария. – Спасибо за предложение, оно безумно заманчиво.
Гуров выключил воду, зашаркал, охая и матерясь, к дивану.
– Станислав в холодильник поставил бутылку, я так и не притронулся, налей мне, пожалуйста, стопарик.
– Я решила, что ты вообще бросил пить.
– Так и есть, но сейчас можно, даже доктора рекомендуют.
– С таким талантом и служить в милиции, тебе, Гуров, надо романы писать, в театре играть, а ты черт знает чем занимаешься.
– Женщина всегда права. – Гуров вытянулся и закрыл глаза.
* * *
У Игоря Смирнова были гости, четверо демобилизованных парней, отвоевавших в Чечне. Двое были в гимнастерках без погон, двое – в тесных пиджачках, которые сохранились с довоенных времен. Они сидели за столом, выпивали и закусывали, но застолье не походило на обычную русскую пьянку. Сервировано было аккуратно, нарезано и уложено на тарелки, словно ухаживала женщина, которой на самом деле в доме не было. Ребята, прожившие в полевых условиях по два года, особенно ценили чистоту и порядок. Пили не из стаканов, а из рюмок, причем более чем умеренно, только открыли вторую бутылку. Пили четверо, Игорю не предлагали, а когда он было дернулся, старший из гостей, плотный парень лет двадцати пяти, отодвинул рюмку, веско сказал:
– Тебе, Игорь, не можно, забудь, а коли не можешь, мы уйдем. На нас крови хватает, твоей не требуется.
– Одну, за ребят, что там остались, – жалобно попросил Игорь.
– Я сказал. Нету сил терпеть, мы уйдем, а ты решай.
* * *
Сидя в грязных «Жигулях», стоявших в квартале от дома, где жил Смирнов, разговор молодых бойцов слушали бывшие оперативники, отставные менты Валентин Нестеренко и Илья Карцев. Первому уже было далеко за сорок, почти пятьдесят, второй лет на пятнадцать моложе, и вели они себя по-разному, соответственно возрасту. Нестеренко сидел почти неподвижно, слушал внимательно. Карцев, маленький, полный и вертлявый, непрестанно двигался, доносившийся разговор слушал вполуха.
– Илья, предупреждаю, – сказал неторопливо Нестеренко. – Я скажу Льву Ивановичу, чтобы он тебя с довольствия снял и гнал к … матери.
– Валентин Николаевич, вот ты был начальником, все не можешь забыть того времени. Ребята сидят, выпивают, пустой треп.
– Лев Иванович сказал, мы должны выполнять. Ему виднее, где треп, где ценная информация.
– Да, все-таки несправедливо с нами, не по-людски, – донеслось из динамика.
– Верно, хоть бы пенсию положили на уровне прожиточного минимума.
– А с кем в России по-людски и когда оно было?
– Про царя не говорю, не знаю, а большевики первым делом своих же, лучших, перестреляли. Вождь народов добивал остатки. В Отечественную кто погиб? Лучшие! Хрущев, Брежнев убивали меньше, однако жить нормально не давали.
– Горбачев Союз развалил!
– Сопля ты безмозглая. Какой Союз, когда он был? Держали людей в намордниках и цепях, как у ловчего рука ослабла, так и порвали все и в разные стороны брызнули. Ты Чечню видел! Россия этот народ исстари изничтожала, а хотим, чтобы они нас любили.
– Брось, сержант, что за народ, когда пацаны из автоматов палят?
– А чего они умеют, в каждой семье по нескольку покойников. А этот наш, мать его в душу, Президент, кулак сжимает, кричит: «Россия была и будет неделимой!» Он царь, ему царство нужно, без него царя не бывает. Потому в окопах гнили, в своих стреляли, по случаю живыми вернулись.
– Вон у Игорька роту своим «Градом» накрыли, а по ящику передали, мол, за истекшие сутки пять человек погибло.
– У него ракетку отнять и жирный зад в окоп засунуть!
Хлопнула дверь, разговор прекратился.
– Что примолкли, орлы? Здравствуйте, приятного аппетита. Молодцы, аккуратно гуляете.
Задвигались стулья, кто-то сказал:
– Здравствуйте.
Другой голос произнес:
– Держись, Игорь, буду звонить.
– А чего так поднялись, словно старшина роты пришел? – спросил Фокин удивленно. – Я бы и выпил с вами рюмашку, и разговору не помешал.
– Бывайте!
– Вам наши разговоры неинтересны.
– Может, посуду помыть? – задержался в дверях старший, глядя исподлобья на Фокина.
– Ничего, ничего, мы с Игорьком управимся. А вам спасибо, что друга не забываете. Заходите, всегда рады.
– А ты, Семен Петрович, словно хозяин распоряжаешься, – неожиданно зло сказал Игорь. – Это мой дом, мои кореша. Ты полагаешь, что за харч купил меня?
– Успокойся, заехал случайно, проведать, знал бы, что дружки у тебя, не заезжал, – миролюбиво ответил Фокин.
Игорь опустился на стул, поник.
Фокин вынул из кармана маленькую плоскую коробочку, прошелся по квартире, поглядывая в свою ладонь, поморщился, перешел в другую комнату, вернулся, провел ладонью по спинке кровати, снял крохотный микрофон, наступил на него, спросил:
– У тебя сегодня, кроме этих ребят, кто был?
– Сестра приходила, как обычно, укол делала.
– Одна?
– Одна? – переспросил Игорь, болезненно поморщился. – Нет, с ней мужчина был, с чемоданом…
Нестеренко крутил между пальцев замолчавший передатчик, убежденно сказал:
– Он, падла, обнаружил микрофон и уничтожил его. Фокин знает, что мы его слушаем. Поехали к Гурову, доложим.
* * *
А в квартире Игоря Смирнова Фокин смотрел на поникшего парня, достал из кармана замшевую коробочку, вытряхнул из нее маленькую таблетку, плеснув в стакан воды, протянул парню:
– Выпей, полегчает.