— За чем же дело стало? — Бестужев осторожно заводил собеседника. — Приличный оклад, государственное дело…
— Можно попросту, Алексей Воинович? Мы же сейчас, я так понимаю, беседуем совершенно приватно… Неужели вы настолько уж циничны? Безбрежно?
— Я? — пожал плечами чуточку сбитый с толку Бестужев. — Ну, не сказал бы… Так, самую чуточку. Все мы, что там лукавить, лёгким цинизмом отличаемся, да и профессия моя заключается отнюдь не в воспитании благородных девиц из Смольного института. Но вот безбрежным циником, простите, я бы себя ни за что не назвал.
— Хотите сказать, что не дали ещё согласия?
— Представьте, не дал, — сказал Бестужев. — Размышляю вот…
— Ах, вот как? Ну, в таком случае примите мои извинения за предположения о безбрежности цинизма вашего… Значит, тоже понимаете, сколь неприглядную роль вам навязывают.
— Вы полагаете, она так уж неприглядна?
— Непригляден в первую очередь сам комитет, — сказал Бахметов, опрокидывая стопку и лениво откусывая уголок рассыпчатого венского печеньица. — На бумаге, да и в глазах общественного мнения выглядит всё крайне прилично, я бы даже выразился, благородно и возвышенно. Ибо сопровождается высокопарными словесами о преодолении отставания российского флота, о выводе его в число самых передовых по оснащенности новейшими техническими достижениями… Красиво звучит, я согласен: Специальный комитет по оборудованию военных судов новейшими электротехническими аппаратами… Благороднейшее предприятие! — Судя по размашистым жестам, некоторой сбивчивости в речи и раскрасневшемуся лицу, до прихода к Бестужеву профессор одну бутылочку коньяка уговорил-таки целиком. — Всяк, кто патриотически настроен, рукоплескать должен и испускать восторженные крики! — Он вдруг понурился, подёргал бороду. — Алексей Воинович, вы же, как сами рассказывали мне с Аверьяновым, наблюдали действие аппарата… На суше он, согласитесь, совершенно непригоден для войсковых нужд… или пригоден в степени самой крохотной… скажем, при окарауливании крепостей и складов военного имущества, верно?
— Да, пожалуй, — кивнул Бестужев. — Главное я уловил: пока аппарат в прямом смысле слова привязан проводами к источнику электрической энергии, в полевых условиях толку от него нет. Но военные суда как раз и располагают достаточно мощными источниками электричества…
Бахметов воинственно нацелился в него пальцем:
— Вы — кадровый офицер, не морской, правда, но какая разница? Вы что же, всерьёз полагаете, что установка телеспектроскопов Штепанека на военных судах даст какое-то преимущество перед старыми добрыми биноклями и подзорными трубами? А?
Бестужев замялся. В конце концов, осторожно подбирая слова, произнёс:
— Да нет, особых преимуществ я тут не вижу.
— Выходит, австрияки отказались от аппарата по причине отнюдь не тупости и косности? Наоборот, по здравому рассуждению пришли к выводу, что никаких преимуществ перед биноклями он не даёт? Так и в резолюции написали? Я же видел все бумаги… Рассматривая происходящее с этой точки зрения, приходишь к логическому выводу, что наши военные чины как раз и проявили тупость с косностью, ухватившись за аппарат изобретателя, дурные деньги на это выбрасывая… — он широко ухмыльнулся. — Да нет, Алексей Воинович, я и не думаю оскорблять наших бравых генералов в недостатке ума. Они тут не виноваты, не от них зависит, просто-напросто дальногляды Штепанека на кораблях российского военно-морского флота будет внедрять его императорское высочество, великий князь Алексей Александрович, высочайший шеф оного флота. Совместно с французскими промышленниками, коим будет передан заказ на производство огромной партии, даже какое-то акционерное общество создаётся — боже упаси, никакого отношения к специальному комитету не имеющее и в каких бы то ни было с ним сношениях не состоящее… Ну а коли уж высочайший шеф военно-морского флота лично сей прожект патронирует, ситуация понятная…
Профессор замолчал и, улыбаясь, стал разливать коньяк.
Бестужев искренне надеялся, что его лицо сейчас абсолютно непроницаемо. Хотя потрясение, конечно, получилось приличное — ну вот теперь и получили объяснение все загадки, нестыковки, тёмные места и мнимые нелепости этой истории. Ну, разумеется, высочайший шеф военно-морского флота, его императорское высочество великий князь Алексей Александрович. Ещё до этого непринуждённо, изящно даже, с детской простотой переложивший в свой карман несколько миллионов рубликов из ассигнований на флот. Ну а теперь подвернулась новая оказия. Судя по всему, казённые средства на внедрение во флоте новинки отпущены немалые — и основная их часть, к гадалке не ходи, вновь поплывёт в тот же высочайший карман… правда, на сей раз с французам придётся делиться…
— Вам не противно, Алексей Воинович? — неожиданно трезвым голосом спросил Бахметов. — Мне — противно…
Мерзко было у Бестужева на душе, мерзко. Не все члены августейшей фамилии, императорского дома запачканы — но иные творят такое, за что обыкновенный подданный российский, строго говоря, обязан в Сибирь по этапу отправиться знаменитой Владимиркой. Кроме Алексея Александровича, и великий князь Алексей Михайлович прикарманил немалые суммы, предназначенные на постройку военных кораблей, да вдобавок нагрел руки на авантюрной концессии Безобразова в Корее, из-за которой, собственно, война с японцами и началась. Его императорское высочество Михаил Николаевич изволят спекулировать земельными участками на Кавказе. Великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор всей артиллерии российской, оставил армию без тяжёлой артиллерии, а французской фирме Шнейдера передал, по сути, монопольное право на поставку своих пушек в Россию, при том что крупповские орудия не в пример лучше. Отдельные циники в Отдельном корпусе жандармов давно меж собой толкуют втихомолку о потаённых причинах такого пристрастия великого князя к Шнейдеру… Теперь, значит, и аппарат Штепанека в той же категории оказался…
— Ну-с? — с ухмылочкой спросил Бахметов, поднимая стопку. — Вы ведь, как человек взрослый и специфическую службу исполняющий, прекрасно понимаете, что сие означает? — Он наклонился через стол, глаза сверкали хмельным весельем. — А интересно, Алексей Воинович, ни у кого из вашего грозного ведомства руки не чешутся… а?
Бестужев сохранял невозмутимость. Руки могли чесаться у всех без исключения людей в разнообразных мундирах, призванных выявлять, пресекать, препятствовать и карать. Только никаких практических результатов последовать не могло — потому что на членов российского императорского дома российские законы, равно как и Уголовное уложение, не распространяются и применены к ним быть не могут…
— Что скажете? — с пьяной настойчивостью вопросил профессор.
Бестужев пожал плечами:
— А что я могу сказать? Ничто не ново под луной. Бывает нечто, о чём говорят «это новое», но это уже было в веках, бывших прежде. Не помните, кто это — Соломон или Екклезиаст? Я тоже не помню… Если вас, Никифор Иванович, так уж интересует моё личное мнение… Вот именно, ничто не ново под луной.