— А мне не жаль мово второго мильёна... — сверкая золотыми коронками, говорил Барин и тасовал так, что о его профессии не догадался бы только слепой. Вокруг играющих собрались любопытные.
— Опять связался, битому неймется, — говорил один.
— Вчера пятьсот оставил.
— Третьего дня тысячу...
Сынок глядел на Барина восторженно, на зрителей — виновато и, смущаясь, говорил:
— Нам много не надо, червончик-другой — ив аккурат закончим. Я счастливый, батя мне ишь какую одежонку купил, женить собирается, — он лучезарно улыбнулся.
Хан собрался было вмешаться, но, вспомнив гонор нового приятеля, раздумал: “Больше червонца у него нет, а на вещи играть не дам”.
Барин ловко справился со своим делом, сложил колоду так, что Сынок мог выиграть лишь прошлогодний снег. Сынок снял неуклюже, последовал “вольт” — прием, при котором колода возвращается в первоначальное положение.
— Войдите, — Барин бросил в свой котелок червонец.
— Чего? А, гроши, — догадался Сынок и долго шарил по карманам, отворачивался, чтобы не видели, где и сколько у него лежит.
— Пожалте, — он положил червонец, взял у пьянчужки котелок, надел себе на голову, качнулся неловко, толкнул Барина и выбил у него колоду.
Мастерски сложенные карты рассыпались.
— Извиняйте, извиняйте, — Сынок нагнулся, помогая собрать карты, придерживал сползающий котелок, приговаривая: — Червончики, голубчики, где вы?
Барин болезненно поморщился, сложил колоду и спросил:
— Дать или сами возьмете?
— Сам, только сам, ручка счастливая, — Сынок показал всем свою руку, взял снизу две карты и открыл туза и десятку.
— Счастье фраера светлее солнца, — сказал Барин. Сынок вынул из котелка червонец, сунул в карман, подождал, пока Барин положит новый, прорезал колоду, дал снять.
— Открывайте по одной снизу, — сказал Барин. Сынок открыл семерку, затем короля. Барин кивнул, мол, еще. На колоду лег туз.
— Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз, — пропел Сынок.
— А Барин, кажись, на приезжего попал, — сказал кто-то.
Игра продолжалась еще минут пять. Сынок забрал у Барина шестьдесят рублей, часы и кольца, перестал дурачиться, смотрел на жертву равнодушно. Когда Барин начал в очередной раз сдавать. Сынок небрежно вынул у него из рукава туза и сказал:
— С этим номером только в приюте для убогих выступать, — надел Барину котелок на голову: — Спи спокойно, тебя сегодня не обворуют.
Кругом рассмеялись, и, хотя выиграл чужак, народ веселился от души: ловких здесь уважали. Хан следил за происходящим и, с одной стороны, радовался за приятеля, с другой — злился его успеху, малый и так не подарок, а теперь зазнается еще больше.
Сынок отделил от выигрыша два червонца, один положил в нагрудный карман Барину, как платочек, оставив уголки, и сказал:
— На разживку даю, встретимся — отдашь, — он протянул второй червонец зрителям: — Выпейте, ребята, за здоровье раба божьего...
К Хану подошел маркер и указал молча на дверь. Сынок, словно следил за приятелем, мгновенно оказался рядом, беглецы быстро вышли во двор, впереди маячила фигура Лехи-маленького. Сынок стрельнул взглядом по переулку: ни души, лишь впереди женщина, сняв ботинки, переходила через залитую дождем мостовую.
Сотрудник уголовного розыска Сергей Ткачев наблюдал за беглецами из глубины подворотни. Когда они отошли на значительное расстояние, агент выбрался из укрытия и двинулся следом.
Леха шагал косолапя, слегка переваливаясь, однако следовавшим за ним Хану и Сынку приходилось поторапливаться. Ткачев порой еле успевал. Леха шел переулками, оставляя Арбат справа, неожиданно остановился около четырехэтажного дома, закурил, вошел в подъезд. Хан и Сынок тут же шмыгнули следом. На третьем этаже проводник открыл дверь, пропустил ребят вперед и погнал их перед собой по длинному коридору. Слева и справа чередовались двери, из-за которых доносились голоса, наконец коридор кончился, Леха открыл дверь черного хода, вытолкнул Хана и Сынка на лестничную площадку, поднялся еще на один этаж, снова открыл дверь, и снова они шли полутемным коридором, где-то рядом шевелилась жизнь, простуженно всхлипывал патефон, устало плакал ребенок, пахло вчерашней едой и пылью.
Через несколько минут они оказались во дворе. Леха, засунув руки в карманы, двинулся дальше, не оглядываясь, минут через пятнадцать, поравнявшись с двухэтажным каменным домом, остановился, кивнул на подъезд и ушел, не прощаясь.
“Гостиница “Встреча”. Иоганн Шульц”, — вывеска была старая, бронзовые витые буквы устало скривились, но были заботливо вычищены.
Хан взглянул на вывеску, на Сынка, толкнул зеркальную тяжелую дверь. За спиной вежливо брякнул колокольчик. Под ногами — чисто выметенный ковер, за конторкой — бледный мужчина неопределенного возраста, перед ним — картонка, на которой кокетливыми буквами выписано: “Просим извинить, свободных мест нет”.
Мужчина за конторкой взглянул на вошедших без всякого интереса, положил перед собой ключ с деревянной грушей и сказал:
— Вам, молодые люди, направо. Нумер семь. Из двери за конторкой вышла блондинка лет тридцати в строгом, словно у классной дамы, костюме, оценивающе оглядела гостей, чуть склонила голову:
— Желаю хорошего отдыха.
— Благодарю, мадам, — Сынок ослепительно улыбнулся, взял ключ, шаркнул ножкой. Хан молча кивнул.
Мужчина открыл конторскую книгу, делая там запись, сказал:
— Не забудьте сдать на прописку паспорта.
— Непременно, — Сынок взял Хана под руку и увел в коридор, приговаривая: — Верительные грамоты и багаж придут позже.
Гостиница “Встреча” до революции была третьеразрядным заведением, где останавливались, в основном, соплеменники хозяина — Шульца, немца, родившегося в России, но изъяснявшегося по-русски с грехом пополам.
В четырнадцатом году Шульц гостиницу продал и с молоденькой белокурой Анной, ставшей его супругой за несколько месяцев до мировых событий, исчез в неизвестном направлении.
Вывеску содрали, зеркальные стекла побили, у заведения менялись хозяева и названия. А в первый год нэпа у заколоченных фанерой дверей остановилась двухколесная тележка со скромным скарбом, и в помещение тихонечко проникла худенькая Анна, сложила свои вещички у дворника и начала действовать. Куда она ходила, с кем разговаривала, сколько и кому платила, в округе не знали, но очень скоро отыскалась старая вывеска, которую кое-как починили, надраили до блеска и водрузили над дверью. Появились рабочие, строили, красили, вставляли зеркальные стекла. Через месяц помещение привели в порядок, все номера сверкали чистотой, хозяйка, тихая и несколько испуганная, удивленно оглядывала свои владения, гостей не пускала, кланяясь, деликатно отвечала, что еще не закончены приготовления. Налетевший, как карающая десница, фининспектор пробыл в новой гостинице каких-нибудь полчаса и ушел довольный: все было уплачено без жалоб и сполна.