* * *

Подполковник Карташов захлопнул папку с документами и, искоса посмотрев на Оксану, спросил:

— Ну что, Оксана Владимировна, вы надумали что-нибудь?

Оксана долгим взглядом посмотрела на него и отрицательно покачала головой.

— Мне нечего вам сказать, — проговорила она, сглотнув слюну.

Карташов с какой-то грустью покивал головой и, вздохнув, ответил:

— Очень жаль. Мне все-таки казалось, что вы более разумный человек. И сделаете признание добровольно. Ну что ж, раз предъявленных вам улик недостаточно, то что вы скажете на это?

С этими словами подполковник нажал на кнопку на магнитофоне, и Оксана, вздрогнув, услышала собственный голос:

«…Когда я убила Никитина, то испытала огромное облегчение и даже злорадство. Я просто упивалась этим чувством и все время повторяла про себя — так тебе и надо! И восхищалась собой, потому что я оказалась сильнее. А Димку… Его мне было немного жаль. Но это была жалость, смешанная с презрением. Мне хотелось на прощание крикнуть ему — куда ты сунулся, дурак? Не знаешь, с кем связываешься! Ну что ж, получай и ты!»

Оксана слушала запись и чувствовала, как рвется последняя ниточка надежды. Она все поняла. Что визит к ней Антонины Лавриненко был провокацией, хорошо разыгранным спектаклем, устроенным для получения еще одной улики. Можно было еще попробовать посопротивляться, но у нее уже не было сил… Безвольно опустив руки, она смотрела в пол…

— Ну так что? — повысил голос подполковник, и Оксана услышала в нем металлические нотки. — Вы будете говорить?

Подняв полные тоски глаза, Оксана тихо, но твердо ответила:

— Да.

— Вот и славно, — потер руки Карташов, доставая бланк протокола…

Эпилог

Старый Новый год Лариса отметила в той же компании, что и Рождество неделю назад. С той лишь разницей, что происходило все в «Чайке», стол был оплачен старшими Губиными в благодарность за Ларисины услуги, а кроме пар средних лет — Котовых, Губиных и Лавриненко, — за столом некоторое время присутствовали и младшие Губины вместе с Антониной Лавриненко. Впрочем, молодые провели в ресторане не очень много времени, скорее пришли для проформы, и поспешили откланяться.

Удивил всех Котов. Он явился на вечеринку с четками для медитации. Как он предварительно объяснил Ларисе, четки позаимствованы им у старого друга Стаса Асташевского. Тот утверждал, что четки очень успокаивают нервную систему, что особенно важно при абстинентном синдроме, который в свою очередь возникает при резком отказе от алкоголя.

Держался Котов очень чопорно и напыщенно, даже как-то неприступно. Поведение его ярко контрастировало с тем, как он вел себя под Рождество. Никаких глупых и пошлых шуток, никаких высказываний своих взглядов и суждений на темы морали и нравственности. Беседу он поддерживал, только если она касалась непосредственно его.

— Я, Лара, понял, что становлюсь совершенно другим человеком, — чинно произнес он после того, как был провозглашен тост за него. — Словно во мне открывается все лучшее, что было глубоко запрятано…

— Это Асташевский его в тебе откопал? — поинтересовалась Лариса.

Бедняга Котов не учел, что как раз в тот момент у него за спиной появился Степаныч, обслуживавший гостей хозяйки в качестве официанта. Он стоял возле стола с каменным лицом, облаченный в белый фартук и перекинув через руку полотенце. Особенно комичным его делал галстук-бабочка на груди, который никак не сочетался с его откровенно крестьянской внешностью. Но не это обстоятельство больше всего злило администратора, а то, что он на время потерял свою должность и вынужден опуститься до роли официанта и к тому же выполнять данную функцию за меньшие деньги. Причем Лариса попутно лишила его традиционной новогодней премии, так что Дмитрий Степанович явно пребывал в убеждении, что жизнь его не сложилась. Просто-таки прошла зря. Подсознательно он уже искал объект для выброса своей черной энергии, и тут как раз подвернулся Котов со своими высокопарными выражениями насчет «другого человека».

— Люди не меняются, — скептически проскрипел администратор в затылок Котову.

— Так вот я о том и говорю, — подхватил Евгений. — Что все это во мне было заложено, но просто мало проявлялось. Не находило, так сказать, благодатной почвы для своего развития…

— А теперь эта почва появилась в виде четок? — пробурчал Степаныч в сторону.

— Ах, Дмитрий Степанович, ну ты у нас неисправимый прагматик и циник, — снисходительно махнул рукой в его сторону Котов.

— Зато не алкоголик, — не сдержался-таки Степаныч.

Это высказывание доконало Котова. Однако он сдержался и, поиграв желваками, убийственно спокойно сказал, не глядя на Степаныча и обращаясь к жене:

— Лара, ты только посмотри, как великолепен Дмитрий Степанович в этой роли. Особенно бабочка с фартуком ему идут. И прислуживает он так ловко… Не оставить ли тебе его в таком качестве навсегда? Ресторан от этого только выиграет, а ты сэкономишь. Дмитрий Степаныч ведь сам всегда говорит о необходимости экономии.

— Но не за мой же счет экономить! — моментально взвился Городов, но тут же прикусил язык, поняв, что если он попадется сейчас под горячую руку, то ему грозит реальная перспектива стать вечным официантом.

Лариса вначале улыбнулась, а потом серьезно ответила:

— Я подумаю.

Степаныч, яростно расчесывая голову, не стал сейчас играть с огнем и спорить, хотя ему очень хотелось, и отошел в угол, застыв там как каменное изваяние в так полюбившейся ему позе.

— Все болею, Лара, все болею, — качала головой Алевтина Андреевна Лавриненко. — Порой просто думаешь, что лучше уж умереть и не мучиться.

— Ах, ну что ты говоришь, Аля? — всплеснула руками Элеонора Губина. — Ты просто устала. Может быть, тебе поехать отдохнуть? Тем более сейчас, когда мы все успокоились после этого ужасного дела!

— Да уж, вот когда мы учились, у нас одногруппников не убивали! И проституцией наши студентки не занимались, — с надменным выражением лица произнесла Алевтина Андреевна.

— Да мы сами все поражены были, когда узнали! — воскликнул Олег Губин. — Оксана — проститутка, кто бы мог подумать! А уж что убийца — и тем более.

— Это говорит о том, что мы слишком часто создаем себе образ человека, даже не задумываясь, соответствует ли он его сущности, — задумчиво сказала Маша.

— А как отнесся к этому известию Ювеналий Добрынин? — спросила Лариса. — Он же вроде был неравнодушен к Оксане…

— Ох, с ним вообще все сложно, — помрачнела Маша. — Он заявил, что собирается постричься в монахи, потому что потерял веру в человека.

— А я бы на месте судьи оправдала Оксану! — резко выдала Антонина Лавриненко. — Благое дело она сделала, между прочим.

— Ах, да ты что, Тоня? — воскликнула Элеонора. — Ну, разве можно так? Ведь они люди все же…