Главное, теперь не составляло особого труда выяснить, что представляет собой третий участник компании – Диман. Томилин, разумеется, в данном случае не помощник. Гуров предвидел, что он сошлется на необъяснимый провал в памяти. Значит, нужно будет внимательно изучить списки выпускников военного училища. Это займет некоторое время, но наверняка даст результат.
Впрочем, у Гурова была надежда, что все решится еще проще. Прежде чем обратиться в архив военного училища, он намеревался навестить в тюремной больнице самого Димана. Каким бы он ни был сумасшедшим, фотография должна освежить его память.
Гуров незаметно покинул квартиру Столбунова, вышел на улицу и сел за углом в автомобиль. Поджидавший его Крячко вопросительно взглянул единственным глазом и сказал:
– Что-то ты долго! Я уж, грешным делом, начал беспокоиться, что тебя замели. Хотел на выручку отправиться.
– Что же не отправился? – спросил Гуров.
– Последнего глаза жалко стало, – засмеялся Крячко. – Ну, что там у тебя? Пусто?
– Не совсем, – загадочно усмехнулся Гуров. – Но, по крайней мере, одну общую тему для разговора с арестованным я нашел. Давай теперь навестим его, не откладывая!
– У себя мы называем его заключенный номер двести семнадцать, – пояснил Гурову дежурный офицер. – Да его хоть горшком называй, один черт, он не реагирует. Молчит как проклятый! Пользуется тем, что у него больничный режим.
– А чувствует он себя как? – поинтересовался Гуров.
Дежурный пожал плечами:
– Нормально чувствует. Чего ему сделается? Все как на собаке заживает. Бугай здоровый. Правда, врач говорит, с ногой у него плохо. Вроде коленную чашечку ему на хрен отстрелили. Нужна, типа, сложная операция – иначе нога сгибаться не будет… А я так думаю, хорошо бы они у него обе сгибаться перестали – людям поспокойнее жилось бы!
– Это ты, капитан, наверное, правильно заметил, – сказал Гуров. – Но врачи, они по-другому думают. У них правило такое – даже последнего висельника сначала вылечи, а уж потом вешай!
Дежурный с сомнением пожал плечами, но из вежливости сказал только:
– Это да, у каждого свои правила…
Они вошли в палату. Голые белые стены, почти незаметные решетки на окнах. Заключенный номер двести семнадцать лежал на металлической кровати, прикрытый серым одеялом, и равнодушно смотрел в потолок. На вошедших он не прореагировал.
Гуров обернулся к дежурному:
– Ты, капитан, оставь нас пока одних, ладно? Нам по душам поговорить надо.
– Я вас пока запру тогда, – деловито сказал дежурный. – Все-таки особо опасный… Хоть и без ноги. А вы, в случае чего…
– Да не будет ничего, капитан, не беспокойся, – перебил его Гуров. – Это ж мой крестник в своем роде. Мои пули из него вытаскивали…
– А-а! – с уважением сказал капитан. – Тогда понятно!
Было неясно – слышал ли заключенный хоть слово. Он по-прежнему лежал, не шелохнувшись, уставив в потолок пустые глаза. Гуров оглядел его с головы до ног, а потом присел на край железной кровати.
Человек, лежавший под серым одеялом, несомненно когда-то был тем самым скуластым пареньком с фотографии, который призывал приятеля не забывать Калугу. У него даже следы юношеских прыщей на щеках до сих пор сохранились. Видно, в свое время он здорово от них натерпелся. Правда, теперь к ним добавились многочисленные мелкие шрамы и глубокие, как у старика, морщины, и все эти следы времени так перепутались, что, пожалуй, было уже и не разобрать, что к чему относится. И линия рта стала жестче. Не паренек был перед Гуровым, а матерый хищник.
«Как у классика сказано – а был ли мальчик? – подумал Гуров. – Пожалуй, еще откажется узнавать себя на фотографии. Не я, скажет, и точка… Скажет, что расплевался с молодостью раз и навсегда».
– Ну, здравствуй, Диман! – негромко сказал Гуров. – Ты уж извини, что я так фамильярно, но пока ты сам не представишься, мне придется называть тебя именно так. Не звать же тебя, в самом деле, «заключенный номер двести семнадцать»!
На собственное имя заключенный все-таки отреагировал – едва заметно дрогнули его веки. Но головы он так и не повернул.
– Ты, может, обижаешься, что я тебя инвалидом сделал? – небрежно спросил Гуров. – Ну так это ты зря! Ты же, насколько я понимаю, старый боец, должен понимать, что все было по-честному. Или ты меня, или…
Но и эта тема, похоже, не интересовала заключенного. Он не мог оторвать глаз от низкого белого потолка, точно там перед ним развертывались какие-то необыкновенно увлекательные картины.
– Ладно, брат, мне с тобой некогда в дурачка играть, – сказал Гуров. – Ты мужик, конечно, крутой, но ведь и у крутых, я полагаю, чувства имеются? Врать не буду – как раз на чувствах и хочу сыграть. Тебя ведь следователь допрашивал уже? Ну, то есть пытался допрашивать – не важно. Одним словом, ты знаешь, что положение твое очень серьезно. Тебе предъявлено обвинение в убийстве жены генерала Репина. Нож, которым ее убили, нашли там, где ты прятался… А тут еще вооруженное сопротивление представителям власти! Ты здорово влип, Диман!
– Я тебе не Диман, мент! – неожиданно произнес заключенный.
Голос у него был негромкий, тусклый, но с угрожающей хрипотцой. Кажется, фамильярность Гурова все-таки здорово задела его. Наверное, в своем кругу он привык к большей почтительности и никому не позволял ничего лишнего.
– Остынь! – сказал Гуров. – Я же тебя предупредил, что твоим полным именем не располагаю. Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с английской королевой, назови свой полный титул!
– А пошел ты… – с видом глубочайшего презрения буркнул заключенный.
– Я рано или поздно действительно пойду, – невозмутимо заметил Гуров. – А вот ты здесь останешься, и довольно надолго. Лет пятнадцать я тебе обещаю.
Его собеседник впервые за все время разговора пошевелился. Он просто слегка повернул голову и внимательно посмотрел на Гурова. Но в его взгляде полковник прочел такое изумление, что ему и самому стало отчего-то не по себе. Словно он предложил профессиональному боксеру делать по утрам зарядку.
– Кажется, эта цифра тебя не очень впечатляет, – поразмыслив, сказал Гуров. – Похоже, на твоей совести есть кое-что посерьезнее нашего дачного инцидента, верно?
– Что у меня на совести, тебя, мент, не касается, – отрезал заключенный.
Гуров засмеялся.
– Ну, это уже нехорошо! – заметил он. – Я щажу твои чувства, Диманом больше не называю, а ты продолжаешь именовать меня ментом! Правда, я тоже не представился. Давай все-таки познакомимся. Я – полковник Гуров, старший оперуполномоченный по особо важным делам. Твои данные мы тоже найдем. Архивы военного училища хранятся долго. Так, может, лучше сам пойдешь навстречу следствию? Глупо строить из себя инкогнито из Петербурга, тебе не кажется?