А если аптекарь все-таки накатал заявление в милицию, то опера, скорее всего, приедут ровно в одиннадцать и без особого напряга попытаются накрыть Чекова с поличным. Но он пошлет вперед Ложкина, который вообще чист как стеклышко – просто гуляет человек, воздухом дышит. Ну возьмут его, так все равно назавтра отпустят, потому что против него нет никаких улик.

В этих рассуждениях было одно слабое место, и Чеков отчетливо понимал, где оно, это место. Ложкин и был этим слабым местом. Все должно получиться, если он будет держать рот на замке. Но если он в милиции дрогнет и наговорит лишнего, тогда пиши пропало. На этот случай Чеков собирался предупредить Ложкина самым серьезным образом. Дружба дружбой, но такие вещи, как предательство, не прощаются. Однако из некоторых соображений Чеков не торопился с таким предупреждением. Это он хотел сделать в самый последний момент, когда Ложкин уже не посмеет пойти на попятную.

Кстати, где он сейчас? Чеков остановился и посмотрел на противоположную сторону, где в отдалении располагалось кладбище. С того места, где стоял Чеков, свет на площадке мешал рассмотреть, что делается вокруг ограды. Все внимание привлекала к себе группка веселящихся подростков, которых близость могильных плит только будто подстегивала. Чекова раздражали эти молодые идиоты, но потом он решил, что лишний отвлекающий момент помешает не столько ему, сколько ментам, если они все-таки здесь окажутся.

Чеков перешел улицу и отправился по газону в сторону кладбища. Пора было разузнать, куда пропал Ложкин. Чеков начинал уже беспокоиться, не сбежал ли он потихоньку. От этой размазни всего можно было ожидать.

Он принялся обходить кладбищенскую ограду слева. Часы показывали двадцать минут одиннадцатого. Невольно Чеков прислушивался, не зашумит ли где поблизости автомобильный мотор. Но все вокруг будто вымерло. Даже воплей молодых придурков уже не было слышно. Чеков дошел до края ограды, завернул за угол и остолбенел.

Прямо перед ним, на расстоянии каких-то пяти метров, в тени каменной стены стояли четверо. Трое незнакомых Чекову мужчин в пиджаках располагались к нему спиной, поэтому он не был сразу ими замечен. А четвертому – Ложкину, лицо которого Чеков видел отлично, – было сейчас не до него.

Со стороны могло показаться, что эти четверо просто мирно разговаривают. Но слишком странное место было выбрано для мирного разговора, а кроме того, Чеков отчетливо расслышал фразу, которую довольно спокойно произнес один из незнакомцев, обращаясь к Ложкину:

– Слушай меня внимательно, доходяга! Или ты сейчас говоришь нам правду, или мы сломаем тебе руку. Для начала левую. Правую не тронем, чтобы ты мог ширинку застегивать, когда одумаешься...

Ложкин действительно слушал очень внимательно. Можно сказать, он слушал, как загипнотизированный. На его бледном лице застыла гримаса отчаяния.

Чеков не осознал до конца, что происходит. Для этого он и сам был слишком напуган. Одно было ясно – все его расчеты рухнули, как карточный домик, и он пропал. Что его ждет – тюремная камера, нож под ребра или что-то еще похуже, – Чеков сейчас над этим не задумывался. Он просто почувствовал, как земля уходит из-под его ног.

Почти машинально он вытащил из кармана пистолет и, вытянув руку, направил его на широкую спину, обтянутую добротным пиджаком с двумя разрезами сзади. Раньше Чекову ни разу не приходилось пользоваться пистолетом. Он приобрел его без особой цели, скорее из потаенной мальчишеской страсти к оружию. Это была компактная «беретта», в магазине которой было всего четыре патрона. В глубине души Чеков не был даже уверен, что из этой штуки можно убить человека. Вернее, он не знал, хватит ли у него духу нажать на спусковой крючок. Вытянутая рука с пистолетом была просто жестом самозащиты. Чеков пытался отгородиться от того страшного, что накатывалось на него из вечерней темноты.

И тут Ложкин наконец увидел его. Он заморгал глазами и тоже вытянул руку – то ли указывая другим на Чекова, то ли моля о помощи. Люди, окружавшие Ложкина, начали оборачиваться.

В груди у Чекова будто лопнула какая-то пружина. Его всего обдало ледяным холодом. Он отшатнулся и, видя, что незнакомые люди решительно двинулись в его сторону, без раздумий выстрелил.

Он выпустил все четыре пули подряд, специально никуда не целясь, наспех, стараясь лишь выиграть время. И он никогда так и не признался себе, что первый его выстрел был направлен точно в грудь его другу Ложкину, этой размазне, этой рохле, который мог продать его в два счета, если его вовремя не остановить.

Мозг Чекова отметил автоматически, что после выстрела фигура Ложкина накренилась и стала проваливаться в тень под кирпичной стеной кладбища. Прочие участники этой сцены в одно мгновение тоже словно провалились куда-то. В воздухе растаял треск последнего выстрела.

Пистолет был пуст, путь был свободен, и Чеков побежал. Он бежал так, как не бегал никогда в жизни. Наверное, с таким результатом его запросто могли взять в олимпийскую сборную. Он как вихрь пронесся мимо кладбища, добежал до жилого квартала, нырнул во двор, выскочил с другой стороны и запрыгнул в машину, радуясь, что был настолько предусмотрителен, что оставил ее незапертой и забрал у Ложкина ключи.

Вставить ключ в замок зажигания у него получилось не сразу – сильно тряслись руки. Когда же наконец Чекову это удалось, впереди из-за угла появилась человеческая фигура, которая что есть духу неслась в его сторону.

Чеков закусил губу, завел мотор и, включив заднюю передачу, стал сдавать назад к перекрестку. Темная фигура впереди остановилась, а потом, резко изменив маршрут, бросилась бежать куда-то в сторону и пропала.

Чеков развернулся на углу, секунду подумал и направил машину в ближайший двор. Проехав между домами, он выбрался на проезд Дежнева, сразу свернул на Полярную улицу и помчался, не останавливаясь, дальше, пока впереди не замаячили массивные коробки заводских корпусов. Здесь он свернул направо и немного сбросил скорость, чтобы не привлекать внимания гаишников. Чеков свернул еще в несколько переулков и, поверив наконец, что погоня безнадежно отстала, остановил машину. Спина у него была мокрая от пота. Дрожащими руками он достал сигарету, закурил и стал думать, как жить дальше.

Глава 4

– Значит, говоришь, что антиквара никто больше не беспокоил? – спросил генерал Орлов, задумчиво вертя в руках авторучку, больше похожую на какой-то экзотический поплавок, чем на орудие умственного труда. Видимо, это был чей-то подарок, который и предназначался в основном для разглядывания, потому что писать этой штукой было вряд ли возможно.

– Никто, – подтвердил Гуров. – Ни единого раза. Мы поставили его рабочий телефон на прослушку, но результатов никаких – только деловые переговоры. Ничего настораживающего и по домашнему адресу. Пресловутые снимки никто не спешит обнародовать, хотя с момента, как Шестопалов встречался с шантажистом, прошло уже три дня. Довольно странное поведение для профессионального преступника. Крячко предполагает, что в данном случае действовал новичок. Исключать этого нельзя – профессионал так легко не отступился бы.