Его мозг окутала мгла, в которой закружились жуткие образы, выскакивавшие из ниоткуда. Белые, как у клоунов, лица, огромные глаза, острые зубы… со всех сторон тянулись тени, протягивая длинные белые руки, чтобы… чтобы…
Он беспомощно застонал и закрыл лицо руками.
Не могу! Мне страшно!
Он не смог бы пошевелиться, даже если бы начала поворачиваться ручка на его собственной двери. Он был парализован страхом и жалел только об одном – что решил вечером наведаться к Деллу.
Мне страшно!
В наступившей мертвой тишине, когда он беспомощно сидел на кровати, закрыв лицо руками, послышался звонкий, мелодичный и недобрый смех ребенка, сменившийся жадным причмокиванием.
Зовите крутильщика толстых сигар,
Того, что покрепче, и пусть он взобьет
Молочной пены сладострастный мед.
Пусть девчонки привычно нарядятся так,
Чтобы видом своим обольщать всех подряд.
А юноши пусть явятся с цветами,
Но не в венках, а будто для свиданий.
Пусть сущее изгонит вечный страх сомнений,
Есть только один император – мороженого!
Откройте старинный комод деревянный,
Тот, что без ручек. Оттуда достаньте
Ту самую простынь, на которой она
Вышила три павлиньих хвоста.
Ей тело накройте; но не беда,
Коль будут видны огрубевшие ноги, —
Ей не страшны уж людские тревоги.
Луч света от лампы разгонит пусть тени
Есть только один император – мороженого!
Уоллес Стивенс
В колонне есть отверстие.
Ты видишь Королеву мертвых?
Георгос Сеферис
1
Должно быть, в дверь барабанили уже давно, поскольку сквозь сон он слышал стук, но никак не мог заставить себя проснуться. На улице было темно, и, потянувшись за будильником узнать, который час, он случайно уронил его на пол. Бену стало не по себе.
– Кто там? – крикнул он.
– Это Ева, мистер Миерс. Вас к телефону.
Он встал, натянул брюки и открыл дверь. Заспанная Ева Миллер в белом махровом халате выглядела встревоженной. Они посмотрели друг на друга, и он подумал: «Кто-то заболел? Или умер?»
– Звонят по межгороду?
– Нет, это Мэтью Берк.
Однако это известие его отнюдь не успокоило.
– Сколько сейчас времени?
– Пятый час. Мистер Берк очень взволнован.
Бен спустился вниз и взял трубку.
– Мэтт, это Бен.
Мэтт дышал с таким трудом, что было слышно даже в трубке.
– Вы можете приехать, Бен? Прямо сейчас?
– Ладно. А что случилось? Вы заболели?
– Не по телефону. Просто приезжайте!
– Буду через десять минут.
– Бен?
– Да?
– У вас есть распятие? Или медальон святого Христофора? Что-нибудь в этом роде?
– Черт, нет! Я баптист. В смысле был баптистом.
– Не важно! Приезжайте, и поскорей!
Бен повесил трубку и быстро вернулся наверх. Ева стояла, опираясь на перила: на ее лице была написана тревога и нерешительность. С одной стороны, ей хотелось узнать, что случилось, а с другой – она не желала вмешиваться в дела постояльца.
– Мистер Берк заболел, мистер Миерс?
– Говорит, что нет. Он просто попросил меня… Скажите, а вы католичка?
– Мой муж был католиком.
– У вас есть распятие, или четки, или медальон со святым Христофором?
– Ну… в спальне есть распятие мужа… я могла бы…
– Я вас очень прошу!
Она направилась по коридору, шаркая шлепанцами по вытертому ковру. Бен вернулся в свою комнату, натянул вчерашнюю рубашку и сунул в туфли босые ноги. Когда он вышел, Ева уже ждала в коридоре с распятием в руках, тускло отсвечивавшим серебром.
– Спасибо, – поблагодарил он, забирая распятие.
– Это вас мистер Берк попросил прихватить?
– Да.
Она нахмурилась, теперь уже окончательно проснувшись.
– Но он не католик! Да и в церковь, по-моему, не ходит!
– Он не стал ничего объяснять.
– Ясно, – понимающе кивнула Ева. – Пожалуйста, обращайтесь с распятием осторожно. Оно мне очень дорого как память.
– Обещаю, – заверил он.
– Надеюсь, что с мистером Берком все в порядке. Он хороший человек.
Бен спустился вниз и вышел на крыльцо. Распятие он держал в правой руке. Чтобы было удобно достать из кармана ключи от машины, Бен не стал перекладывать его в левую руку, а повесил на шею. Серебряный крест уютно скользнул под рубашку, и Бен, садясь в машину, едва ли заметил, что ему стало спокойнее.
2
Все окна на первом этаже дома Мэтта были залиты светом, и, когда фары машины, свернувшей на подъездную дорожку, осветили фасад, Мэтт открыл дверь и вышел на порог.
Бен, готовый почти ко всему, направился к дому быстрыми шагами. Его поразило выражение шока на лице учителя: мертвенно-бледный, губы тряслись, а широко раскрытые глаза будто застыли.
– Пойдемте на кухню, – выговорил Мэтт.
Бен вошел в дом, и на его груди блеснул крест.
– Значит, нашли распятие!
– Оно не мое, а Евы Миллер. Что случилось?
– На кухню, – повторил Мэтт и, проходя мимо лестницы, ведущей на второй этаж, бросил взгляд вверх и, казалось, чуть отшатнулся.
На кухонном столе, за которым они еще совсем недавно ели спагетти, теперь стояла чашка с кофе и лежали два неожиданных предмета: старинная Библия на застежках и револьвер тридцать восьмого калибра.
– В чем дело, Мэтт? На вас лица нет!
– Может, мне все это померещилось, но, слава Богу, вы приехали! – Он взял револьвер и начал рассеянно вертеть его в руках.
– Так расскажите! И положите револьвер! Он заряжен?
Мэтт послушно вернул оружие на место и провел рукой по волосам.
– Да, заряжен. Хотя не думаю, что от него была бы польза. Разве что пустить себе пулю в лоб… – Он хрипло засмеялся, но смех вышел невеселым и похожим на хруст битого стекла.
– Прекратите!
Резкость команды, похоже, вывела Мэтта из оцепенения. Он помотал головой, как делают животные, отряхиваясь после холодного душа.