Одиночество! Вот уж действительно самое ужасное слово, которое только есть в языке. С ним не может сравниться даже «убийство», а «преисподняя» – лишь жалкий синоним…
На холмах вдоль дороги лежали руины старой методистской церкви. И при виде зияющих оконных проемов шаги вдруг начинали гулко отдаваться в ушах, а веселая песенка, которую ты насвистывал, замирала на губах при мысли о том, что скрывается за этими стенами: опрокинутые скамьи, гниющие молитвенники, разрушенный алтарь, где правят шабаш мыши. И невольно задаешься вопросом: какие безумцы и чудовища заселяют эти руины помимо мышей? А может, они как раз тебя разглядывают своими желтыми змеиными глазами? А вдруг им надоест просто смотреть, и эта ветхая и криво висящая дверь распахнется, и открывшегося вида будет достаточно, чтобы потерять рассудок?
А объяснить это родителям невозможно, потому что те живут в мире света. Совсем как в трехлетнем возрасте, когда ты не можешь объяснить, каким образом брошенное у кровати одеяло вдруг превращается в клубок змей, уставившихся на тебя равнодушным немигающим взглядом. Эти страхи преследуют каждого ребенка. Они не поддаются описанию, и с ними нельзя справиться. Эти страхи, наполняющие головку ребенка, слишком велики, чтобы протиснуться в горло. Однажды ты научишься проходить мимо подобных заброшенных молитвенных домов, которые могут встретиться на твоем жизненном пути, но только до поры до времени. До той самой ночи, когда вдруг выяснится, что старые страхи никуда не делись, а просто затаились в ожидании своего часа в маленьких детских гробиках с цветком шиповника на крышке.
Мэтт не стал включать свет. Поднимаясь по ступенькам, он перешагнул через шестую, которая всегда скрипела. В липкой от пота руке он крепко сжимал распятие. Добравшись до площадки наверху, он огляделся. Дверь в гостевую комнату была приоткрыта, а он ее точно закрывал. Снизу доносился голос Сьюзен. Осторожно продвигаясь вперед, чтобы не выдать скрипом своего присутствия, он добрался до двери и остановился. Ему вдруг подумалось, что основой всех страхов является именно это: чуть приоткрытая дверь в неведомое.
Мэтт протянул руку и толкнул дверь.
На кровати лежал Майк Райерсон.
Луна заливала комнату серебристым светом, превращая ее в чертог сновидений. Мэтт потряс головой, чтобы сбросить наваждение. Ему вдруг показалось, что время вернулось вспять и что сейчас снова прошлая ночь. Он спустится вниз и позвонит Бену, потому что Бен еще не попал в больницу…
Майк открыл глаза, и в лунном свете они блеснули красным. Темные и пустые, как начисто вытертая школьная доска. В них не было ничего человеческого. Уильям Вордсворт назвал глаза окнами души. Если это так, то за этими окнами скрывалась пустота.
Майк сел. С груди упала простыня, и стали виды неровные крупные швы, которыми судмедэксперт или патологоанатом прикрыл следы своей работы, может быть, даже насвистывая при их наложении.
Майк улыбнулся, обнажив белые острые клыки и резцы. Сама улыбка была простым сокращением мускулов вокруг рта – глаза все равно остались мертвыми и пустыми.
Майк отчетливо произнес:
– Посмотрите на меня.
Мэтт подчинился. Да, глаза были совершенно пустыми, но необычайно глубокими. И в них тонули его маленькие серебряные отражения, но ощущение было приятным и страхи отступали назад…
Учитель, выставив перед собой распятие, попятился назад и выкрикнул:
– Нет! Нет!
Существо, выдававшее себя за Майка Райерсона, зашипело, будто ему в лицо плеснули кипятком, и загородилось руками словно от удара. Майк шагнул вперед, Райерсон отступил назад.
– Убирайся! – прохрипел Мэтт. – Я забираю свое приглашение обратно!
Райерсон испустил крик, полный ненависти и боли, и, шатаясь, продолжал пятиться. Наткнувшись на подоконник, он потерял равновесие и, взмахнув руками, как ныряльщик на трамплине, вывалился в открытое окно, успев крикнуть:
– Я позабочусь, чтобы ты спал как мертвый, учитель!
На неестественно бледной коже, похожей на мрамор, ярко выделялись черные стежки шва на торсе.
Мэтт с воплем, полным ужаса, подскочил к окну и выглянул наружу. Там никого не было, только над освещенным участком земли крутились пылинки, образуя жуткую человеческую фигуру, которая постепенно растворялась в воздухе.
Мэтт повернулся, чтобы убежать, но пошатнулся от острой боли, пронзившей грудь. Он согнулся пополам, прижимая руки к груди. Боль, казалось, поднималась по руке резкими пульсирующими волнами. Перед глазами поплыло распятие.
Он с трудом выбрался из комнаты, держась за грудь и продолжая сжимать в правой руке крест. В глазах все еще стояла похожая на ныряльщика бледная фигура Майка Райерсона.
– Мистер Берк!
– Мой доктор – Джеймс Коуди, – прохрипел он непослушными губами. – Его номер в телефонной книге. Похоже, у меня сердечный приступ.
С этими словами он упал лицом вниз.
7
Она набрала номер, который значился под записью «ДЖИММИ КОУДИ, ЭСКУЛАП», написанной ровными заглавными буквами, которые она так хорошо помнила еще со школы. Трубку взяла какая-то женщина, и Сьюзен торопливо спросила:
– Дом доктора? Это срочно!
– Да, – спокойно ответила та, – одну минуту.
– Доктор Коуди слушает.
– Это Сьюзен Нортон. Я сейчас в доме мистера Берка. У него сердечный приступ.
– У кого? У Мэтта Берка?!
– Да. Он потерял сознание, что мне…
– Вызовите «скорую», – распорядился врач. – Телефон в Камберленде 841-4000. Оставайтесь с ним. Укройте одеялом, но не двигайте с места. Вы поняли?
– Да.
– Я буду через двадцать минут.
– А вы…
Но трубку уже повесили и она осталась одна.
Вызвав «скорую», Сьюзен поняла, что подняться ей все-таки придется – больше было некому.
8
Она смотрела на лестницу, не в силах объяснить охватившую ее дрожь. Как же ей хотелось, чтобы ничего этого не было вовсе, и даже не столько потому, что у Мэтта случился приступ, сколько из-за охватившего ее необъяснимого животного страха. Ее неверие в сверхъестественное было безоговорочным, и она искренне пыталась найти разумное и рациональное объяснение событиям прошлой ночи, о которых рассказывал Мэтт. А теперь от этого неверия не осталось и следа, и она чувствовала, что лишилась надежной опоры.
Она сама слышала и слова Мэтта, и жуткое обещание, произнесенное странным, лишенным жизни голосом: «Я позабочусь, чтобы ты спал как мертвый, учитель!» В этом голосе, как в лае собаки, не было ничего человеческого.
Каждый шаг по ступенькам наверх давался ей с неимоверным трудом. Не помогал даже включенный в коридоре свет. Мэтт лежал там, где она его оставила: он прижимался правой щекой к потертому половику и дышал тяжело и прерывисто. Сьюзен нагнулась, расстегнула у него на рубашке две верхние пуговицы – дыхание стало чуть легче – и направилась в гостевую спальню за одеялом.