– Ну и меня тоже, – смущённо кашлянул Иригойен. – Пирог с мёдом и голубятиной!.. У нас таких не пекут…
Если Гартешкел и предпочёл бы видеть подле себя одного Волкодава, он ничем этого не обнаружил. Утвердив на ручной тележке свой мешок и завёрнутый в одеяло глиняный жбан, он уделял основное внимание придорожной торговле. Благо в переполненном пришлым народом городке у подножия Дымной Долины она велась на каждом шагу. С бесчисленных лотков продавалось всё, что угодно. От деревянных изображений трёх арок на круглой площадке до настоящих меорийских дубинок, утыканных зубами акулы.
– Ты присматриваешься к вещам древности, почтенный брат, – заметила жрица. – И похоже, знаешь в них толк! Лоточники приветствуют тебя, как старого друга…
Гартешкел рассмеялся. В это мгновение его легко было представить сидящим под большим деревом, в окружении правнуков.
– Ещё бы я не разбирался в старине, сестра! Видишь ли, наши праматери зачастую уходили из дома, по сути, с пустыми руками, захватывая лишь самое необходимое. Оттого, попадая на торг, мы до сих пор невольно высматриваем вещи, сходные с оставленными когда-то. Я сам в прошлом году купил здесь резной серебряный гребень, украшенный цветами шиповника, точь-в-точь как тот, о котором моей прабабушке рассказывала ещё её бабка. Я принёс его домой и подарил дочери. Мне нравится думать, что это в самом деле тот самый. Пусть и она лет через сорок расскажет правнучке, что с этим гребнем приключилось когда-то.
– Это так, – сказала мать Кендарат. – Может, я слишком мнительна, но мне всё время думается, какими странными путями иные вещи попадают на эти лотки. Неужели ты не боишься нарваться на добытое могильными ворами?
Старик содрогнулся, чуть не выронив красивую костяную ложку, тронутую тёмной желтизной времени.
– Страшные вещи говоришь ты, сестра! Я слышал, осквернители праха готовы разорять даже могилы Среброволосых…
Места упокоения двенадцати сыновей древнего шада, павших ради будущего страны, считались в Саккареме святынями, охранявшими границы державы.
– Люди, способные посягнуть на святое, достойны проклятия, – сказал Иригойен. – Я слышал, иногда оно настигает святотатцев в облике Горных Призраков, не склонных щадить разорителей погребений…
О нескольких подобных расправах ему на привале рассказывали горские парни, отданные под начало сотника Росомахи.
– Увы, алчность могильных воров не знает границ, – вздохнула мать Кендарат. – И горные тропы они знают почти так же, как Призраки.
Гартешкел отставил муравленое [19] , всего лишь с несколькими иверинами [20] , многоцветное блюдо, которое, кажется, готов был облюбовать.
– Быть может, ты лишила мою жену доброго подарка, но нельзя исключать, что твоя мнительность уберегла нас от скверны. Я ел бы мясо с блюда, по которому недавно ползали могильные черви!
Лоточник подхватил блюдо и зачем-то стал протирать его.
– Ты, дед, ступай себе, куда шёл, – буркнул он. – А чужой товар хулить не моги!
Белая Рука оказалась большой скалой очень светлого камня, испещрённого искорками слюды. Она действительно была похожа на руку, воздетую в отвращающем движении. Казалось, затаившийся под землёй великан предупреждал странников: поворачивайте обратно, дальше хода нет, пропадёте!
– Когда мои предки добрались сюда, они увидели в этом знак и решили, что либо погибнут здесь, либо приживутся и обретут счастье, – сказал Гартешкел. – Им нечего было терять. Поэтому они явили больше мужества, нежели другие переселенцы, коих много было в конце Последней войны. Они пошли туда, куда никто не решался, и сделали никому не нужные земли своей родиной.
Волкодав представил себе измученных женщин, некогда бредших этой же дорогой. Детей с прямыми мергейтскими волосами, по очереди нёсших на руках домашнего кота. Старшие наверняка советовались, не съесть ли его, но дети предпочитали сами подкармливать любимца. И никто не знал, что в его честь скоро будут называть первенцев.
После Белой Руки дорога стала всё круче забирать к востоку, огибая высокую горную гряду. Равнина между хребтами, синевшими на горизонте, была на удивление плоской. Здесь росла лишь жёсткая трава, шелестевшая на ветру, а камешки под ногами выглядели обточенными водой. Попозже там и сям начали попадаться округлые блюдца соляных озёр. Одни – совсем высохшие. Другие ещё блестели вязкой густой жижей. Грязновато-розовые разводы показывали, как они отдавали влагу и снова набухали водой.
– Странно, – задумался Иригойен. – Саккаремцы очень любят квашеное и солёное. Еда в здешних харчевнях долго казалась мне пересоленной, а другие посетители ещё ворчали на стряпух, ругая их жадность. Здесь вроде должны были бы тесниться возы, гружённые солью…
– Эта соль ядовита и для людей, и для скота, – пояснил Гартешкел. – Только глупые овцы лижут её, но потом у них выпадает руно, и они умирают.
Розоватый оттенок соляных залежей сразу начал казаться Волкодаву зловещим. Прямо как подбой шляпок у некоторых грибов, которые веннские бабушки старались пораньше показать детям.
– И ещё вот что, почтенные, – сказал старик и даже остановился, чтобы придать веса словам. – Среди здешних озёр иные ничем не отличаются от прочих, но над ними в воздухе как бы дрожат прозрачные тени. Камень, брошенный в такую тень, не вылетит с другой стороны. Если верить преданию, здесь когда-то искали смерти влюблённые, сошедшиеся без благословения. Кое-кто называет юношу простым конюхом, а девушку – чуть ли не дочерью шада. Другие утверждают, будто она была мергейтской наездницей, он же – Горным Призраком, сбежавшим из своей сотни. Истина нам неизвестна, да она, пожалуй, не так и важна; довольно того, что они устремились к Богине, Объятия Раскрывающей, ибо не видели места для своей любви на этой земле.
Иригойен украдкой присматривался к большим и маленьким блюдцам. Волкодав поймал себя на том же и нашёл, что воздух над ними выглядит совершенно обычным. Зато венн, кажется, понял, отчего так прихотливо петляла по равнине дорога. Должно быть, обходила места, где неосторожного путника могла подстерегать гибель.
– Когда их настигла погоня, – продолжал Гартешкел, – девушка, как нередко бывает, оказалась решительней мужчины. Она первая бросилась через солончак… Так вот, почтенные, сколь бы различно легенды ни описывали влюблённых, все они сходятся в одном: люди, выследившие их, вернулись домой поседевшими, юноша же лишился рассудка. Все они больше суток слушали страшный крик, раздававшийся из пустоты…
Волкодав продолжал идти размеренным шагом, толкая тележку. В роду Синицы любили попугать гостей россказнями о Калиновом овраге, где тёмными ночами слышались бесплотные голоса. Белки, жившие на быстром Крупце, никогда не ходили через Каменный брод, потому что после этого людей начинали преследовать несчастья. А Волки знали в ближнем болоте Бучило, которое, если долго вглядываться, показывало картины, имевшие мало отношения к этому миру. Племя изгнанников не хотело вести особых дел с теми, кто некогда выставил за порог его праматерей, и это вполне можно было понять.