Молча смотрю на него, он так же молча улыбается. А я смотрю. А он улыбается. А я смотрю и:
— Не надо засовывать Ядвигу в шредер!
Стужев улыбаться перестал.
— Ну, пожалуйста! — Я поднялась и села все так же на нем, потом взяла подушку и прикрылась. — Между прочим, она очень важный фолиант! Бесценный артефакт ягушенский и тебя любит!
— Вот с этого момента поподробнее, пожалуйста, — попросил Князь и улыбнулся издевательски-коварно.
Задохнувшись от возмущения, я не выдержала:
— Вот гад же ты, а!
— Ритусь, — он плавно поднялся и обнял, прижимая к себе, — про книгу — подумаю. Два предупреждения у нее есть, жить захочет — учтет обстоятельства. Про урага — пока его терзает дух неупокоенной Миславы, наблюдать его мучения гораздо приятнее, чем, собственно, убивать из милосердия. Так что пусть живет… пока.
— Злодеюга ты кощеистая! — не сдержалась я.
— Да-а-а, — самодовольно протянул Стужев, — я такой, за что себя и люблю. И тебя тоже люблю. Что касается остальных, то они делятся по группам — «терплю» и «не терплю».
Обвив руками его шею, я некоторое время задумчиво смотрела в смеющиеся сине-серые глаза, потом прикоснулась к его губам и прошептала, целуя:
— А я тебя люблю, и семью люблю, и весь мир тоже люблю.
— Мм-м… — Саша нежно на поцелуй ответил, затем его губы скользнули по моей щеке, и он прошептал, касаясь уха: — Мне только очень грустно, что ты совсем не любишь себя, малыш. Слышала вашу религиозную мудрость: «Люби ближнего своего, как самого себя»? Так вот, Ритусь, начинать нужно с себя.
Князь поднялся, удерживая меня в положении «мартышка на дереве», и, направившись в ванную, весело поинтересовался:
— Грейпфрут, апельсин, зеленое яблоко, пачули с какой-то хренью?
— Это ты сейчас о чем? — спросила, чувствуя, как медленно краснею от смущения, и особенно оттого, что в нашем интимном междусобойчике все еще присутствует подушка.
— О геле для душа, — невозмутимо ответил Стужев. — Но ты сейчас так мило краснеешь, что кажется, мы купанием займемся несколько позже очень приятных вещей. Как думаешь, подушка переживет общение с ванной?
— Что?!
— Должок, Ритусь. — Он поставил одну ногу на край бортика джакузи, и теперь я фактически сидела на ней, пока кое-кто озабоченный включал воду. А включив, посмотрел на меня и весело добавил: — Я не настолько великодушен, чтобы прощать тебе выплаты по эротическим кредитам.
— А… а вот это утром, это что такое было?! — возмутилась я.
— Мм-м, я потом придумаю достойную формулировку. — У меня отобрали подушку и швырнули ее прямо в наполняющуюся водой ванну. — Извини, Маргош, в данный момент мозг отказывается работать, уступая общеизвестным инстинктам.
* * *
— Я знаю точно, невозможное возможно, ведь отравиться можно вдруг неосторожно, — напевал Стужев, помешивая что-то белое в турке для приготовления кофе.
Генри едва не грыз пальцы, в смысле кости, глядя на подобное надругательство над его столовым инвентарем.
— Но я слежу за общепитом днем и ночью, что разрешить, что запретить, я знаю точно, — продолжал издеваться над эстрадой и собственным скелетоном Кощей-младший.
Молча оглядела кухню — на столе имелся изрядно покоцанный кекс. Чуть в отдалении небрежно лежала открытая упаковка с такими же, но целыми, из которых никто пока не повыковыривал малиновый джем. А этот, покоцанный, несчастно возвышался в одиноком блюдце посреди стола. На краю того же стола имелась банка сыра «Маскарпоне», упаковка с сахарной пудрой, желтки яичные, перемешанные со скорлупой прямо в упаковке, ваниль в стручках и порошке, плитка черного шоколада.
— Я знаю, как ничем не отравиться, три раза воду вскипятить, чтоб раз… О, закипает!
И Саша, продолжая самозабвенно помешивать, подхватил турку, шагнул к столу и, застыв, недоуменно оглядел ингредиенты. Еще немного помешал белое варево, потом выдал:
— Генри, и где мне все это мешать прикажешь? Кастрюлю давай!
Несчастный скелет метнулся к шкафу, извлек монстра литров на десять и замер под злым взглядом Стужева. Тому было достаточно изогнуть бровь, чтобы Генри все мгновенно осознал, жестоко раскаялся и достал глубокую тарелку.
— Уже лучше, — пробурчал Кощей-младший, — давай сюда.
Дрожащими руками тара была водружена на стол, после чего Стужев отложил ложку, коей мешал варево, достал телефон, включил и прочел вслух:
— Тоненькой струйкой и непрестанно помешивая влить белки в сыр «Маскарпоне»… — взгляд на тарелку, на сыр, на турку с белой субстанцией. — Генри, вот если по-любому мешать буду, на кой им тоненькая струйка, а?
И не дожидаясь ответа, Саша выключил телефон, засунул в задний карман джинсов, затем вылил все белое и тягучее, как патока, в тарелку, турку швырнул на стол и взялся ложкой выгружать сыр в ту же тарелку. И только опустошив полукилограммовую упаковку, стал мешать все, что мешаться отказывалось.
— Прив! — Окрик на весь дом.
Привидение мгновенно появилось перед хозяином, чтобы услышать:
— Вали наверх, осторожно постучись… постучись, ты понял? И спроси леди Ритусика…
— А спроси меня сам, — обнаружила я свое присутствие и шагнула в кухню.
Он вскинул голову, посмотрел на меня, окутывая волной нежности, и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.
— Доброе утро, леди Маргарита, — поприветствовал меня скелет.
— Доброе утро, Генри, доброе утро, привидение, — вежливо поздоровалась я.
— Леди Маргарита, прекрасно выглядите, — тоном дамского угодника произнес Генри.
Я смущенно поправила платье и едва слышно выдохнула:
— Спасибо.
Увы, мои шорты, майка и кроссовки остались там, в мире темных в вампирском замке, сарафан мне надевать совсем не хотелось, и оставался выбор — мои джинсы от мавок и очередная Сашина майка, или вот это вот зеленое платье. Почему-то выбралось платье. Наверное, потому что к нему имелись туфли и сумочка, а вот в гардеробе у Стужева ни одной зеленой вещи не было, следовательно, вариант с джинсами не катил и… Ладно, мне просто очень хотелось надеть платье, распустить волосы и посмотреть на реакцию Саши. Реакция определенно была — Стужев все так же стоял, улыбался и не отрывал от меня взгляда. И даже блюдо своего приготовления не мешал больше, просто стоял и смотрел.
— Нравится? — не могла не спросить.
Кощей-младший заметно сглотнул и хрипло произнес:
— Ты очень красивая.
И его взгляд вновь заскользил по подолу платья, поднялся выше, а после Стужев еще более хрипло спросил:
— Это ведь чулки, да?
Синие глаза заметно затуманились.