– Выдумала? – спросил Сергей.
– Истинная правда. Ну, чуть упрощенная. Спроси Тиграна, он подтвердит.
– У шахтеров профессиональная болезнь – силикоз, у водолазов – кессонка, а у меня, значит, фобофобия?
– Трепло ты, – беззлобно осудила Ева. – Это и есть твоя болезнь. Но трепаться трепись, а наружу-то поглядывай.
Спохватившись, Сергей приник к смотровой щели. Вовремя: от станции Волдыри к «Грозящему», усиленно дымя, катил давешний маневровый паровозик с большим, уже слегка закопченным белым флагом.
«Только в полете живут самолеты», – утверждает старая эстрадная песня. По мнению Сергея, этот биплан не жил в полете, а умирал, агонизируя, и каждую секунду мог дать дуба окончательно и бесповоротно. Это не жизнь, а шаткое пограничное состояние, которое рано или поздно кончится известно чем.
Аппарат имел полотняную, заплатанную кое-где обшивку. Расчалки на концах очень длинных плоскостей были деревянные, а ближе к фюзеляжу роль расчалок выполняли две черные бочки газогенераторов. От них тянулись шланги к мотору. Для обтекаемости бочки были миндалевидными, их форма показалась Сергею единственной уступкой аэродинамике, допущенной местными авиаконструкторами.
Возможно, он был пристрастен: аппарат все-таки летал. И даже – о чудо! – имел стартер для запуска двигателя.
Хотя процесс загрузки бочек чурками мог кого угодно рассмешить до слез. Понятное дело, за исключением тех, кому предстояло лететь.
Некоторый запас чурок хранился в фюзеляже самолета сразу за остекленной кабиной. Там же помещалось оборудование для добычи топлива: двуручная пила и топор. Кабина была рассчитана на троих, и на месте пилота сидел авиатор-пограничник. Ева тихо кипела от злости: достигнутое соглашение подразумевало доставку ее и Сергея лишь до границы Оннели. Дальше, от приграничной станции Пулахта до горно-лесистой глубины страны приходилось добираться самим. Потеряв бронепоезд, пограничники ни в какую не желали рисковать потерей еще и самолета. Ева ничего не сказала, но Сергей видел: по ее убеждению, Тигран не был достаточно настойчив и уступил зря.
Не уступил он в другом: потребовал, чтобы самолет совершил посадку рядом с бронепоездом, и добился своего. Сел-то биплан нормально, но разбегался, развернувшись против ветра, столь долго, что, казалось, раньше кончится степь, чем он взлетит.
Пассажиры – это единственное, что в нем не скрипело, угрожая развалиться.
– Сделай круг над бронепоездом и помаши крыльями, – по-аламейски приказала пилоту Ева.
Пилот пожал плечами и выполнил требуемое. Сергей видел, как в открытом верхнем люке командирского вагона показалась рука и помахала самолету.
– Теперь ложись на курс, и худо тебе будет, если мы не окажемся в Оннели. Застрелю.
– И сами разобьетесь, – флегматично ответил пилот. Это был местный уроженец из тех западных аламейцев, невозмутимость которых внушала уважение даже клондальским вольнодумцам, отважно утверждавшим, что некоторые из аламейских дикарей все же люди.
– Ничего, как-нибудь не разобьемся, – усмехнулась Ева.
Сергей понял лишь половину разговора. Он сидел на куске грубой ткани, натянутом между двумя рейками, держался за третью рейку и обмирал. Скрипя и стеная, биплан медленно забрался метров на пятьсот и потянул на север вдоль полотна узкоколейки. Мотор исправно тарахтел, сжигая продукты пиролиза древесины. Этот мотор сроду не знал вкуса бензина. Страшно было подумать, что случилось бы, получи он бензин вместо смеси угарного газа с метаном и карбюратор вместо газового редуктора. Наверное, сошел бы с ума от радости и тут же взорвался бы.
Скорость машины соответствовала двигателю. Когда-то в прошлой жизни Сергей быстрее ездил по подмосковным дорогам, торопясь поспеть на рыбалку к утреннему клеву.
Потряхивало. Покачивались плоскости, подрагивали расчалки, пели тонкие тросы растяжек, смахивающие на рояльные струны, используемые еще Сантос-Дюмоном, Фарманом и братьями Райт. Стонал фюзеляж. За бипланом стелился сизый дымный хвост. Порой выхлоп попадал в кабину, и тогда пахло костром, а воображение дорисовывало аромат только что сваренной ухи и печеной картошки.
Сергей старательно оглядывался, но нигде не видел характерного дрожания воздуха – ни в кабине, ни возле нее. Это радовало. Страх высоты никуда не делся, но его пока удавалось держать под контролем.
Вполглаза наблюдая за пилотом, Ева пихнула Сергея локтем.
– А теперь займемся оннельским языком. Повторяй за мной. «Воздух» – илгал, «летать по воздуху» – илгаллие, «человек» – миен, «человек летит по воздуху» – «миен ости си илгаллие»… Ну? Повторяй!
– Думаешь, пока летим, я успею усовершенствоваться в оннельском? – вздохнул Сергей.
– Может, и нет. Зато хоть не заснешь. Вижу, как ты зеваешь.
– Ага, тут заснешь… Это у меня нервное.
– Повторяй за мной! – повысила голос Ева.
Вздохнув, Сергей стал повторять.
Так летели и час, и два. Узкоколейка под крылом самолета куда-то исчезла, зато засеребрилась река, и река немаленькая. Впрочем, видно было, что когда-то она несла гораздо больше воды – теперь же обширная пойма, уже никогда не заливаемая в половодье, густо поросла низкорослыми деревьями. Медленно проплыло внизу селение с пристанью и отваливающим от нее крошечным пароходиком.
Повторяя за Евой, Сергей долбил язык. После часа зубрежки новых слов стало меньше, фразеологизмов – больше. Пожалуй, он уже мог бы объясниться с оннельцем на уровне «моя-твоя мала-мала понимай». Но Еве хотелось добиться большего.
– Ну хватит уже, – взмолился Сергей на третьем часу. – Голова трещит.
– Это надо еще разобраться, отчего она у тебя трещит. Знаешь, почему газогенераторные двигатели не нашли у вас на Земле очень уж широкого применения? Использовались большей частью во время войны на тракторах и автомобилях. А почему, спрашивается?
– Бензин был в дефиците.
– Правильно. А еще почему?
– Мощность меньше.
– Тоже верно. Ну а третья причина?
– Отстань, а?
– Третья причина: риск отравления угарным газом. Не удивлюсь, если он понемногу просачивается в кабину. Отсюда и головная боль, а оннельский язык тут ни при чем. Продолжим?
– Давай попозже. – Сергей сдвинул стеклянную заслонку, впустив в кабину ветер.
Река ушла влево и, описав широкую дугу, через некоторое время вернулась. Теперь она петляла среди зеленых холмов, и холмы становились все выше. Некоторые из них уже можно было смело назвать сопками. Их вершины желтели выгоревшей травой, ниже шел пояс мертвых деревьев, еще ниже – деревьев живых, а в самом низу бесновалась на порогах и перекатах река. В узком каньоне висело облако водяной пыли с застывшей в ней радугой – наверное, там гремел водопад.
– Зеленая гряда, – пояснила Ева. – Роскошное место. Вроде вашего Алтая, только горы тут пониже. Скоро опять пойдет степь.