Выражение ее открытого, простодушного лица стало задумчиво-грустным, глаза, прежде небольшие и невыразительные, показались теперь глубже и прозрачнее, линия рта смягчилась, так же как и морщины и складки вокруг носа, и вся она как-то помолодела и посвежела в этот момент и даже показалась едва ли не красавицей.
— Вот уж кто убивался-то больше всего, так это мой Сережка, — продолжала она. — А потом… — Катерина махнула рукой, — уехал. Теперь вон в Магнитогорске живет, слава богу, все у него хорошо, и жена, и дети, и работа хорошая. А все равно, нет-нет да и спросит в письме, не слышно ли чего о Вике. Он ведь ей жениться предлагал, когда она из города вернулась, так любил, значит, если и чужим ребенком не побрезговал. Но Вика не пошла, может, и надо было ей пойти-то за него, вы как думаете? — спросила она у нас.
Мы промолчали, не зная, что ответить.
— А я вот все думаю, может, надо было ей все ж таки пойти за него, горе-то оно только поначалу страшное, а потом притерпишься, позабудешь, время пройдет, так и следа, может, никакого не останется. А она… — Катерина опять качнула головой, но только теперь уже недовольно. — Она ведь, знаете, чего удумала? Она ведь руки на себя наложить хотела.
Ольга подняла глаза на соседку.
— Да-да, — подтвердила та. — Мать-то ей, понятное дело, поначалу устроила головомойку, как же, дочка главного бухгалтера, и такой позорище! Конечно, поругала ее, проучить хотела, а у той выкидыш. На четвертом месяце, вон что… — Катерина вздохнула. — Вот, после того, как ребеночка-то потеряла, так в поликлинике еще и вены себе порезала, — доверчиво и как-то по-бабьи чувствительно говорила Катерина. — Вон что. Хорошо, врачи откачали. Да только все равно после этого случилось с ней что-то, как неживая стала. Все, бывало, сядет во дворе, да и сидит, в одну точку смотрит. Похудела, почернела лицом, куда только вся красота девалась. Сережка-то мой все ходил, ходил, а потом как-то возвращается и говорит: все, мол, не могу больше, уезжаю, может, смогу ее забыть. И уехал, а она осталась. Все вроде по дому делала, что мать скажет, но смотреть на нее страшно было. Будто это не ребеночек ее, а она сама умерла. И мать-то после этого болеть стала, все себя винила, что не уследила, не уберегла. Так года через два и умерла. Отчего, почему, врачи так толком и не сказали. Я Вику в наш клуб устроила, она там и библиотекарем, и завхозом была. Так вот и жила, тихая стала, незаметная, все людей пряталась, лишнее слово сказать боялась. Э-э-х, — вздохнула Катерина, — была девка, да какая! А что стало… А потом пришла ко мне как-то и говорит: «Катя, не могу я тут больше, уехать хочу». Я ей, куда ж ты, мол, поедешь-то? А она говорит, все равно куда, только подальше отсюда. Не могу, мол, все здесь в меня пальцем тычут, я для всех вас всегда буду дурочкой, не забудете мне того, что было, не простите. Я ее, конечно, уговаривать пыталась, а сама даже и обрадовалась про себя. Может, думаю, и лучше будет, если она уедет, ведь если начала людей стыдиться, значит, не все в ней умерло. А кто знает, может, и правда на новом-то месте, среди чужих людей, она и поправится-то быстрее. Это здесь ей трудно, здесь она все время помнит о том, что случилось, а где-нибудь там, — неопределенно махнула Катерина рукой, — так, может, и забывать станет? В общем, помогла я ей дом продать, собрала ее, отправила. Просила, чтоб писала она мне, да она и писала поначалу, что жизнь у ней в городе ничего складывается, что купила она себе комнату, поступила на заочное учиться, что работает тоже, как здесь, в библиотеке, в общем, все вроде складывается потихоньку. А потом писать перестала, так вот я и не знаю уже пятый год, что с ней и как она.
— Значит, — подала я голос, — она вам недолго писала?
— Нет, всего-то пару писем пришло, — произнесла Катерина.
— А ее прежний адрес вы не подскажете?
— Да зачем она вам нужна-то? — снова прищурилась Катерина.
— Она мне нужна, — сказала Ольга. — Я ведь все эти годы виноватой себя чувствовала, писала ей, даже, вот вы сами помните, приезжала. Если бы знала, что она уехала в город, я бы ее обязательно разыскала.
— А ты думаешь, она бы тебя приняла? — спросила Катерина.
— Не знаю, — качнула головой Ольга. — Пусть бы и не приняла, но я бы хоть увидела, что с ней все в порядке.
— А может, она тебя и видеть не хочет? — сказала наша хозяйка. — Может, она вспоминать о том времени не желает? Нужно ли ей это?
— Мне это нужно, — тихо произнесла Ольга и посмотрела на Катерину.
Та некоторое время помолчала, покачала головой, вздохнула, потом проговорила:
— Ладно, дам я тебе ее адрес, только он старый, сама понимаешь. Может, и правда простит она тебя, тебе ведь тоже, поди, несладко, хоть и живешь в достатке, как я погляжу. Сидите, сейчас я.
Катерина встала и пошла в дом. Мы остались сидеть, думая о рассказанной нам истории. Я, конечно, могла предположить все, что угодно, но такое… Нет, сейчас я не думала и не прикидывала, может ли быть Вика причастна к смерти Игоря, сейчас я просто думала о ее судьбе, о том, что ей пришлось пережить, что выпало на ее долю, что ее сломало… Такого не пожелаешь ни одной женщине, и сейчас строить какие-то гипотезы по поводу ее причастности к отравлению мне казалось едва ли не кощунством. Я смотрела на свои руки и просто вспоминала этот разговор, а Ольга, она, кажется, плакала. Я искоса глянула на нее: уронив голову на руки, она тихонечко всхлипывала. Я вздохнула, подумав о том, что вот как бывает, мы кажемся себе сильнее и мудрее, уверены в том, что у нас есть свои способы защиты от других людей, от ударов судьбы, но у каждого из нас есть свое маленькое и незащищенное розовое брюшко, наша ахиллесова пята, даже слабое прикосновение к которой болью отдается по нашим нервам. И воспоминание об этом, о том, что мы что-то когда-то сделали не так, хотя могли бы иначе, мучит нас всю жизнь. С этим каждый борется по-своему, но иногда мы просто понимаем, что борьба бессмысленна, что это наш крест и он всегда с нами. Я осторожно приобняла Ольгу и снова вздохнула.
Вернулась Катерина с конвертом в руке, покосилась на Ольгу, но ничего не сказала, вместо этого обратилась ко мне:
— Записать-то есть где? — спросила она.
— Да, конечно, — поспешно ответила я, доставая из сумки блокнот и ручку.
Я наскоро переписала адрес в Фабричном районе Тарасова, вернула конверт Катерине и поблагодарила.
— Не за что, — ответила та.
— Мы, наверное, пойдем, — произнесла я.
— Да, идите, — согласилась Катерина. — Найдете ее, скажите, что я волнуюсь, пусть хоть напишет, что ли. — Глаза у Катерины тоже заблестели.
— Обязательно, — пообещала я.
— Вот так, девка, — сказала Катерина Ольге, на минуту встретившись с ней глазами. — Вот так…
— Я же ничего не знала, — пробормотала Ольга.
— Да кто ж наперед-то знает? — невесело усмехнулась бывшая Викина соседка. — Ладно, идите, идите уже, пока до города доберетесь, темно станет.