Спорить с ним у меня нет ни желания, ни сил.
— Ммм… Я устала. Пойду полежу. Можно?
И я поковыляла из капитанской рубки. Насилу протискиваюсь по узкому коридору. Ноги не держат — вот-вот упаду. Каждая клетка моего измученного существа отчаянно требует, чтобы меня отсюда выпустили. Я, конечно, понимаю, маму можно спасти, только оставаясь в этой душегубке. Но легче мне от этого понимания не становится. А почему, спрашивается? Ведь и в клетках насиделась, и в тюрягах, и в камерах. Но в жизни я так, как сейчас, не паниковала.
Все в порядке. Не психуй, — снова успокаивает меня Голос. — Я же сказал тебе, поди ляг и глубоко дыши. Воздуха здесь больше, чем достаточно.
Слава богу! Наконец-то я добрела до нашей конуры. Это бывшая кладовка, которую для нас наскоро переоборудовали под каюту. Только вошла — и сразу рухнула на нижнюю банку. Секунду спустя скрипнула дверь.
— Надж, это ты?
— Нет.
К койке семенит Тотал и несет в зубах мокрое холодное полотенце. Запрыгнув лапами на подушку, опускает его мне на лицо. Ловко подтягивается и устраивается у меня в ногах.
Прижимаю полотенце ко лбу, к щекам, к шее. Стараюсь глубоко дышать, как велел Голос: вдох полной грудью — выдох, снова медленный вдох. То ли от истощения, то ли от усталости, а может, и от облегчения на выдохе я застонала.
— Да подожди ты стонать. Стонать будешь, когда морская болезнь начнется. А то хочешь, я тебе валиума принесу? Глядишь, успокоишься.
— Не надо мне никакого валиума.
Валиум я принимала один раз в жизни. Помните, когда мама мне операцию делала и чип из руки вытаскивала? В общем, про чип это отдельная история. Короче, мама дала мне валиум, и я, то ли в тумане, то ли в ступоре, такой галиматьи наговорила, что теперь лучше помру, а в рот его не возьму.
— Ну, как знаешь. — Тотал подвинул мою ногу, освобождая себе побольше места. — Слушай, Макс, раз уж мы с тобой один на один…
— Лицом к лицу с моей истерикой?
— Да хоть бы и с истерикой. Дело в том, что я с тобой поговорить хотел.
Ой, чует мое сердце. Сейчас он что-нибудь выкинет. Поди, жаловаться сейчас начнет. Или еда ему не по нраву, или обнаружил какую-нибудь дискриминацию собачьей породы.
— Я об Акеле…
Отодвигаю слегка полотенце и приоткрываю один глаз.
— Что? Соскучился без нее?
— И это тоже. — Он лизнул себе лапу, собираясь с мыслями. — Ты же знаешь, я от нее без ума.
— Знаю.
Ладно, Тотал от Акелы без ума. А у меня-то куда ум делся?
— Понимаешь, какая странность, она от меня тоже. Ну, и мы того… Мы вот о чем думаем… Мы, значит, решили… — он наконец отважился, — жениться.
Я сразу так и села, а глаза у меня стали круглые, как блюдца. И даже смешок проглотила. Потому что это не смешно. Хоть и мило, но совсем не смешно.
— Жениться?
— Вот именно. — Он плюхнулся мне на колени. — Ты что, думаешь, я не понимаю, что мы с ней совсем спятили? А где выход, разрази меня гром, не пойму. Она настоящая служебная собака. У нее карьера. Не могу же я заставить ее все бросить и сидеть дома щенков воспитывать. Да и потом, сам-то я кто? Говорящая летающая собака. Хорош гусь. Я ей только жизнь испорчу. Как ни поверни, испорчу, и все.
Как же я его понимаю. Он, поди, даже представить себе этого не может. Дотянувшись до него, чешу ему за ухом так, как он всегда любит.
— А если жениться, как же я вас оставлю? — Он проникновенно на меня смотрит. — Совсем без меня, непутевые, пропадете.
— Ммм… — Я пытаюсь найти тактичные выражения, чтобы его утешить, но он меня перебивает:
— К тому же она летать не умеет. Да и весу в ней пудов восемьдесят. Вот ведь и красавица, и чистопородная, и длинноногая. А крыльев Бог не дал. Вам ее за собой тяжело таскать будет. — Голос у него дрогнул. — Я из-за этого, Макс, ночами не сплю. И толком уже много дней не ел.
Я только вчера слышала, как он храпел себе преспокойно, пока мы субмарину дожидались. А уж чтоб обед или ужин пропустил, такого еще не случалось. Но я все равно понимаю, о чем он.
И на сей раз, хотите верьте, хотите не верьте, но ответить мне ему нечего. Я и на свои-то вопросы ответов найти не могу. Где уж мне другим советы давать!
— Тотал, если ты считаешь, что тебе лучше остаться с Акелой… Ты сам видел, как Надж решила в школе остаться… Я однажды на футболке надпись такую видела: «Отпусти, что любишь, коль вернется — так твое». Если нам, я имею в виду, стае, придется с тобой расстаться, мы принесем себя в жертву, лишь бы ты был счастлив.
— Нет, Макс! Только не это. Как бы мне хотелось, чтобы в жизни все было радостно и чтоб любить было просто.
Тотал горестно вздохнул.
— Ой, Тотал-Тотал, а уж мне бы этого как хотелось!
Но детских иллюзий у меня больше нет. Ни особые радости в жизни, ни простая любовь не ожидают ни меня, ни Тотала.
Туда, куда на своих двоих мы долетели бы за шесть минут, подлодка добиралась целых двенадцать часов. За нашу птичью ДНК психованным генетикам можно только спасибо сказать. Ведь могли бы и какого-нибудь кальмара-осьминога нам подмешать.
Короче, наша субмарина обошла острова Мауи и Гавайи и всплыла ровно против Национального парка Халекала. Почти все время я промучалась в койке. Наконец откуда-то доносится команда: «К всплытию готовьсь!» Само собой разумеется, меня тут же подкинуло с места и я рванула к трапу. На поверхность раньше меня вылез только один матрос. И то только потому, что ему по штату полагалось быть первым. Боже, какое счастье наполнить легкие прохладным свежим соленым воздухом.
— Ну, и что мы здесь делаем? — Я поворачиваюсь к капитану Перри. Он вместе с Джоном Абейтом и Бриджит Двайер практически сразу ко мне присоединился.
— Нам надо взять на борт морского биолога.
И Джон тут же подхватывает:
— Она специалист по глубоководным рыбам. Они-то как раз и гибнут. Надеюсь, она разберется, в чем там дело. А вот и она.
По причалу торопливо идет маленькая смуглая женщина с заплетенными в длинную седую косу волосами, а на берегу толпа ребятишек выскочила из школьного автобуса с надписью «Средняя Школа Фремонта» и глазеет на атомную подлодку, всплывшую у входа в национальный парк.
— Привет, — говорит женщина. — Алоха!
— Алоха! — почтительно здоровается капитан Перри.
— Ноелани! Рад тебя снова видеть, — обнимает ее Джон. — Макс, знакомься, это доктор Ноелани Акана. Она эти воды как свои пять пальцев знает. Доктор Акана в подводном мире — все равно что ты в небе. Уверен, она нам поможет.
— Так вот ты, оказывается, какая. — Доктор Акана пристально смотрит на меня пронзительными глазами. Но во взгляде ее нет никакой враждебности. Голос у нее приятный и певучий, и по легкому акценту легко догадаться, что она родилась и выросла на Гавайях. — Чудесная девочка-птица Макс.