Но она не умерла. Не сразу.
Крысы захватили ее в плен. Они посадили ее в колодец и, вероятно, пытали и морили голодом, чтобы она рассказала им все, что знала о Грегоре. А она не рассказала.
И наконец только сейчас, недавно, она покинула этот мир.
Такая же одинокая, как всегда.
Слезы, которые брызнули у него из глаз, удивили самого Грегора — ведь он не плакал уже очень давно. Он не плакал о маме и об Аресе, когда они могли умереть. Не плакал о мышах и Талии. Не плакал о Люксе. Он даже не плакал о себе самом, когда узнал из пророчества, что обречен погибнуть. Все это было ужасно, но…
Вертихвостка. Какая ужасная ей выпала судьба!
Изгнанная за свой дар яснонюхания в Мертвые земли, она жила совершенно одна в жестоком и страшном мире, пока наконец не прибилась к Живоглоту. Истекала кровью в Лабиринте — но не истекла, ее ждала еще более ужасная участь: попасть в руки к крысам, которые ненавидели ее за ее дар, а еще больше — за то, что она помогала Грегору…
— Кончено. Все. Теперь все хорошо.
Это был Живоглот — он заглянул через плечо Грегору и прочел сообщение.
— Нет, не хорошо! — Грегор старался говорить тихо, чтобы не разбудить остальных, но в голосе его звучали горечь и ярость. — Ничего не хорошо, Живоглот. Я должен был пойти и найти ее.
— Мы думали, она умерла, — возразил Живоглот.
— Но мы не знали точно! И они мучили ее все это время! А мы даже не попытались узнать правду!
Грегор вспомнил о папе, который провел больше двух лет в плену у крыс. Может, Вертихвостка умерла в том же колодце, где держали отца?
— Даже если бы мы узнали правду — у нас не было шансов ее спасти, — мягко сказал Живоглот. — Мы бы не…
— Да заткнись, Живоглот! Тебе-то что?! Она тебе даже никогда не нравилась, тебе было на нее наплевать! Ты к ней относился как к мусору. Просто заключил с ней сделку — потому что тебе было это выгодно, она должна была помочь мне убить Мортоса для тебя! Не делай вид, Живоглот, будто… будто все это имеет для тебя хоть какое-то значение! — Грегор больше не сдерживался и не понижал голос.
Почти все уже проснулись и с тревогой наблюдали его истерику — они не могли понять, что происходит, и думали, что крысы ворвались во дворец.
— Просто заткнись, Живоглот!
Грегор рванулся в комнату крысы, резко задернул занавеску, рухнул на кровать вниз лицом и зарыдал.
Он понимал, что плачет не только из-за Вертихвостки. Он плакал сейчас из-за всех ужасных вещей и событий, которые уже произошли и которые ждали его впереди.
Чья-то рука (он подумал — Лиззи) тихонько отодвинула занавеску.
— Оставьте меня в покое! — крикнул Грегор.
От рыданий снова накатила волна боли, но он все лежал и плакал, плакал, плакал — в полном одиночестве. А потом просто лежал на кровати и смотрел на отблески света на стене.
Снаружи снова было тихо — наверное, остальные опять уснули.
Потом в кодовой комнате послышались шаги.
— А где Грегор? — произнес взволнованный голос Говарда.
— Он там, — ответила Люкса, но заходить к Грегору не стала, ждала, что он выйдет сам. — Мы получили известие о гибели Вертихвостки. Они держали ее в колодце все это время. И Грегор очень расстроился.
Последовала пауза, пока Говард переваривал услышанное. Потом он сказал:
— Вообще-то мы все должны переживать. А скорбь Грегора не приправлена жгучим стыдом — как у нас.
Говард тоже не хотел спасать Вертихвостку, когда она тонула в водовороте. Правда, потом он заботился о ней, помогал ей.
— Она много сделала для всех нас. А мы отплатили ей черной неблагодарностью.
Говард отдернул занавеску крысиной комнаты и вошел.
— Мне жаль, — просто сказал он.
Грегор не ответил.
— Давай-ка, привстань, тебе нужно принять вот это.
Говард приподнял его, помог сесть, отмерил дозу обезболивающего и оставил бутылочку с остальным содержимым на будущее. Наложил свежую повязку на бедро Грегора и проверил швы на голени, тоже заново все перевязав. И в конце осмотрел спину.
— Ушиб очень сильный, но кости сейчас на месте, — сказал он и снова перебинтовал ему грудь.
Потом Говард сел на кровать, поставив локти на колени, и, поддерживая ладонями подбородок, заговорил, с трудом подбирая слова:
— Грегор… мне кажется, насколько я могу судить о Вертихвостке… ты был лучшим, что было в ее жизни. Ты относился к ней лучше всех.
— Ты тоже помогал ей, — возразил Грегор. — Потом, после водоворота.
— Потому что ты был прав, — ответил Говард. — Ты единственный из нас смог заглянуть ей в душу, не обращая внимания на ее шерсть, клыки и когти. И ты единственный увидел, какая она самом деле. Если нам суждено когда-нибудь жить в мире — это будет первый шаг к нему. Чтобы изменить все это… — Говард сделал в воздухе жест, будто собирая все то, что их окружало в данный момент. — Чтобы мы перестали уничтожать друг друга… рвать друг друга на части… Это так ужасно и бессмысленно. Все это.
Он вдруг прижал бледные, дрожащие от усталости руки к глазам.
— Тебе нужно много спать, чтобы скорее поправиться, Грегор.
— Тебе тоже не мешало бы отдохнуть, Говард, — сказал Грегор.
— Нет. Видел бы ты, что творится в больнице… — Говард опустил глаза и посмотрел на свои руки — они очень сильно дрожали от усталости. — Мне нельзя отдыхать. Только вот я начал опасаться, как бы в таком состоянии не наделать ошибок.
— Хотя бы несколько часов. Ложись. Я обещаю, что разбужу тебя, — уговаривал Грегор.
Говард смотрел на него, будто не понимая, о чем он.
— Несколько часов?
— Ты точно наделаешь ошибок, Говард. Ложись!
Грегор встал, уступая место Говарду, и почти силком уложил того на кровать.
— Два часа. Не больше, — пробормотал Говард.
И пока Грегор укрывал его одеялом, он уже провалился в сон.
Грегор вышел в кодовую комнату. Все уже встали и снова были заняты работой.
К нему подошла Босоножка и протянула к нему ручки. Взять ее на руки он не мог из-за спины и прочих травм, поэтому Грегор сел на пол и посадил ее к себе на колени.
— Ой, — сказала Босоножка грустно и прижала ладошку к носу. Так она обычно изображала Вертихвостку, потому что была слишком маленькая и не могла произнести такое сложное имя. — Ой. Она умерла.
— Да, — вздохнул Грегор и подумал, что, пожалуй, ему было проще, когда Босоножка не понимала, что такое смерть.
— Но она у тебя останется вот здесь. — Босоножка прижала ладошку к его груди, туда, где, как она думала, находится сердце. Вообще-то сердце у Грегора было с другой стороны — но разве это имело сейчас значение?