— Меня зовут Дилан. Я в стае новенький.
С полминуты Мадлен приходит в себя и наконец, обернувшись к народу, жизнерадостно кричит в толпу:
— Давайте поприветствуем крылатых! Скажите, что вот тот парнишка обалденный красавчик!
Толпа с диким ревом подтверждает, что красавчик, а Мадлен поворачивается к стае и с заметно поубавившимся энтузиазмом добавляет:
— Вы все классные ребята.
Надж взвизгивает от восторга и еще раз машет фотографам.
— Давайте-ка я вас кое-кому представлю, — говорит Мадлен, и Ангел на двадцать минут с головой погружается в поцелуи, улыбки и рукопожатия. Но с каждой секундой шум у нее в ушах становится все оглушительнее, свет и краски все сильнее и сильнее режут глаза, зуд все нестерпимее и нестерпимее жжет ее тело, а кожа натягивается, как на барабане.
Она смотрит на Надж, которая сияет, стоя перед парнишкой из последней соуп-оперы. На вид ему лет шестнадцать, и Ангел с усмешкой размышляет, не сообщить ли ему, что Надж всего только один… двенадцать.
— А как ты научился летать? — пристает к Дилану репортер «Лос-Анджелес Таймс».
— Меня столкнули с крыши, — честно признается Дилан. Стоящие вокруг хохочут, сверля Дилана глазами.
Игги с Газманом пристроились в темноте за стойкой бара, и Ангелу видно, как они по очереди пуляют друг другу в стаканы миндальные орешки. Пара-тройка голливудских продюсеров пристроились к мальчишкам и, кажется, впадают в детство, пытаясь сравняться с ними в меткости, но нещадно мажут.
Дилана облепили смазливые девчонки, и кое-кого из них Ангел видела раньше по телеку. Он разговорился — звезда да и только. Но Ангелу кажется, что щеки у него побледнели, а глаза ввалились.
Бледный Дилан? Что-то тут не вяжется. И тут до нее доходит. Дилан всегда выглядит только что умытым и сияющим бодростью и свежестью. Даже после драки с ирейзерами.
Получается, раз он бледный, с ним что-то не то. С ними со всеми что-то не то.
Ангел опустила глаза и, несмотря на тусклый свет, ясно увидела свои руки. Боже, как же она заорала!
— Мэм, мэм, посмотрите сюда скорее. — Лаборант испуганно подзывает начальницу к экрану наблюдения.
Начальница информационного отдела уставилась на лицо Объекта номер шесть. Оно все в огромных водяных волдырях, будто его кипятком обварили. Объект рыдает и изо всех сил старается не чесаться. Остальные объекты сгрудились вокруг шестого номера, а вокруг поднялась невообразимая суета.
— А двадцать второго вы не видели? — спрашивает начальница.
— Видели, вот он, — камера наползает на Объект номер двадцать два, и лаборант, помрачнев, настраивает окуляры ночного видения.
Двадцать второй тоже весь в огромных чумных язвах.
— Что, еще одна неполадка? Уму непостижимо! — шепчет начальница. — Исключено! Реактант не мог вызвать у него такие последствия. Мы сотни раз проверяли. Нам досконально известны все возможные последствия. Абсолютно исключено. Я точно помню, мы именно на двадцать втором препарат испытывали. Ему тогда шесть месяцев едва исполнилось. Проверьте лабораторные записи, прежде чем я профессору доложу.
Лаборант кивает.
— И поскорее, — подгоняет его начальница. — Профессор страшно будет огорчен.
Она отодвинулась от экрана, на котором взад и вперед с криками толкаются и мельтешат люди.
— Что происходит, вы понимаете?
Лаборант увеличивает громкость и пытается сфокусировать камеру.
— Кажется, один из объектов потерял сознание. Не уверен. Позвольте, я настрою…
— Нам срочно необходимы данные с места событий, — кричит начальница и хватает телефонную трубку, чтобы вызвать на место происшествия команду прямого наблюдения. — Это грозит перерасти в катастрофу. В мою смену нельзя потерять ни единого объекта.
Я не телепатка и мыслей чужих, как Ангел, не читаю. Зато я просто читаю. Вот на том неоновом табло: «Сегодня! Дети-птицы! Встреча со стаей! Билеты в Тикетс Плюс!» Показываю Клыку:
— Намек ясен. Будем действовать согласно неоновым указаниям.
Меняем угол наклона крыльев и идем на посадку. Затыкаем нос от смога. Его здесь, в Лос-Анджелесе, можно ножом резать и на бутерброд толстым слоем намазывать. Если, конечно, найдутся любители подобных деликатесов.
Неоновое табло, то самое, про детей-птиц, взгромоздили на крышу четырехэтажного здания. Оно, похоже, было раньше кинотеатром, а теперь в нижнем этаже ресторан. Называется «Фуриозо». Перед входом плакаты крупными буквами оповещают: «Чудо природы! Только у нас! Только сегодня!»
— Какая, к лешему, природа! Природа к этому чуду никакого отношения не имеет, — бормочу я себе под нос, а Клык невозмутимо комментирует:
— Хорошо хоть без нас ребята тихо сидят и носа лишний раз не высовывают.
Только было мы подлетели к этому самому «Фуриозо», как из его дверей с воплями и криками повалила обезумевшая толпа. Широко расставив руки и ноги, вышибалы из последних сил ее сдерживают, но устоять против озверевших теток никак не могут. Высоченные шпильки Джимми Чу [25] — стоит только посильнее топнуть — любой кирзач пробьют. Так что, кто слабый пол, еще надо хорошенько подумать.
Мы понаблюдали немного это побоище, но стаи в нем не обнаружилось. Значит, они внутри, и раздумывать больше нечего. Пригнувшись, штопором ввинчиваюсь в месиво расфуфыренных тел.
— Вход воспрещен. — Передо мной вырастает здоровенный амбал. — Идет эвакуация.
— У нас эксклюзивные приглашения. — Мы с Клыком распахиваем крылья, взмываем вверх и оставляем его ошалело хлопать глазами.
Короче, найти открытое окно большого труда не составляет.
Внутри полумрак и царство вечной молодости. В такой темноте ни морщин, ни подтяжек даже нашим орлиным взором не заметишь. Зато сразу видно стаю — где единственный освещенный пятачок в зале, там и они. И рядом с ними — соломенная копна Джеба.
И еще мне бросается в глаза черная троица, все ближе и ближе подгребающая к стае. Что-то мне эти господа не нравятся. Дружелюбия у них на лицах не написано. Клыку ничего объяснять не надо. Толкаю его в бок, и ему с одного взгляда все ясно. Он мгновенно отделяется и заходит черным в спину, а я отступаю в тень.
Надж всхлипнула, подняла глаза, и взгляды наши встретились. Боже! С чего это у нее так лицо-то распухло? От глаз одни щелки остались. И не у нее одной! У всех наших не физиономии, а один сплошной волдырь. Нарыв на нарыве, язва на язве.
Прикладываю палец к губам — «молчи», — а глазами обвожу стаю. Надж едва заметно кивает и, отступив на полшага, похлопывает Игги по руке. Игги в свою очередь дважды хлопает по плечу Газа. Смахнув слезы, Газ напряженно замирает.