– В жарких странах и народ горячий, – сказал он. – Если что – нож под лопатку, и кончен разговор. Какие вы можете предложить гарантии?
– Мое честное слово, – серьезно сказал Фил. – Придавить Риберо – цель моей жизни. Ради этого я готов поступиться многим. Лично мне вы совсем не нравитесь, но, если вы будете сотрудничать, я сделаю все, чтобы вы получили свое. Все, что я обещал, будет выполнено – гражданство, деньги, защита закона. Но в этом случае вы уже с сегодняшнего дня работаете на нас…
Глумов встряхнул головой, бросил потрепанный атлас на полку и подошел к окну. Лида, подоткнув широкую ситцевую юбку, кормила во дворе кур. Через открытую форточку долетал шум моря. Море здесь было куда холоднее, но зато здесь было спокойно. Нет, он действительно начинает стареть. Полистал школьный атлас, и уже застучало сердце, навалилась тоска, и в голову полезли всякие мысли. Проще надо жить. Дают – бери, а бьют – беги. Народная мудрость.
Глумову вдруг смертельно захотелось напиться, чтобы выдавить из головы все эти воспоминания, предчувствия и думы о будущем. Прежде он не слишком всем этим мучился и был почти счастлив. Если была возможность зашибить бабки – зашибал, хотелось женщину – шел в бордель, нужно было драться – дрался и даже убивал, если это было необходимо. Он шел своей дорогой, и вот этот проклятый Козловски выбил его из привычной колеи. Все встало с ног на голову. Он, Андрей Глумов, перестал быть собой, и не только потому что в его паспорте было написано другое имя. Прежнего Глумова действительно не стало – сначала это был Дональд Браун, безупречный американец, негромкий борец за моральные ценности, находящийся под покровительством американской Фемиды, а потом, когда эта защита дала сбой, появился Андрей Петрович Смолянинов, в полном смысле новый русский, можно сказать, синтетический, но и в этом качестве пытающийся удержаться на лезвии морали. Ведь у него даже не было теперь при себе оружия. Если что случится, он останется беззащитен, как последний лох. Вот что бывает, когда за тебя выбирают, кем тебе быть. Ты просто исчезаешь.
Лида не держала в доме вина. Ее отсутствующий супруг, похоже, был сильно невоздержан по этой части, и Лида старалась не искушать судьбу. Поэтому Глумов отправился на другой конец поселка, где проживал Панкрат, маленький, но жилистый мужичок непонятного возраста. Его дочерна загорелое лицо было покрыто густой сетью морщин, но зубы были все как один – белизны необыкновенной. Он ходил в тельняшке и выпивал каждый день по десятку стаканов вина, а может быть, и гораздо больше. Был он одинок, и контроля за собой не ведал. Откуда он брал вино, Глумову было не совсем понятно, потому что виноградника Панкрат не держал. Была у него лодка и небольшое хозяйство – двор и домишко, набитый рыбацким барахлом. Однако в море Панкрат, кажется, тоже давно не выходил. Но вино он продавал каждому желающему охотно и даже был не против распить с покупателем бутылочку-другую. При этом разговаривал он мало, а больше слушал. Правда, в случае с Глумовым, что называется, нашла коса на камень – чашу за знакомство они с Панкратом распили едва ли не в полном молчании.
Но это ничего не значило, Глумов чувствовал, что пришелся морячку по душе. Существовала, должно быть, между ними какая-то внутренняя скрытая связь, какая-то общность душ. Наверное, если бы Глумов захотел рассказать Панкрату свою историю, тот бы его понял.
Глумов шел через поселок, подняв воротник плаща. С моря дул холодный ветер, приносил рокот прибоя. Невидимое за тучами солнце уже клонилось к западу. Глумов посмотрел на часы – примерно в это самое время несколько дней назад он вышел из междугородного автобуса и побрел в сторону своего нового пристанища. С тех пор больше никто сюда не приезжал.
Двор Панкрата был пуст. На заборе висела драная рыбацкая сеть. Под крыльцом лежала вислоухая дворняжка Флейта, неизвестно по какой причине так названная. Она посмотрела на Глумова сонным глазом и вяло шевельнула хвостом. Он поднялся на крыльцо и толкнул дверь.
Тесная комната, служившая хозяину и гостиной, и кухней, и даже мастерской, казалась сейчас битком набитой народом, хотя было в ней всего три человека – сам Панкрат и еще двое мужчин, Глумову совсем незнакомых.
Были это дюжие серьезные парни в хороших городских пальто – здесь так не одевались. И смотрели они как-то не по-здешнему, пристально и задумчиво, будто решали в уме нелегкую, но очень важную задачу. Именно так они уставились на Глумова, едва он перешагнул порог и кивком поздоровался – в принципе с Панкратом, но этот жест при желании каждый мог принять на свой счет.
Парни предпочли не отреагировать. Они застыли на своем месте и сверлили Глумова глазами как человека, по ошибке вторгшегося на чужую территорию. Недобрые это были взгляды – уж в чем, а в этом Глумов разбирался отлично.
На душе у него стало неуютно, и по спине пробежал холодок. Он почувствовал исходящий от этих двоих запах опасности, но в чем заключается эта опасность, он еще не понял. На людей из далекой тропической страны они не были похожи, в команде у Хозяина таких не было.
Молчание слегка затянулось, пока они разглядывали друг друга, и Панкрат, который тоже, видимо, почувствовал неясную тревогу, счел нужным вмешаться.
– Чего пришел-то? – грубовато спросил он у Глумова. – Надобность какая или так, покалякать?
– Ну, ты знаешь, чего к тебе ходят, – ответил Глумов, сдержанно усмехаясь. – В горле першит что-то.
– Это от соли, – авторитетно заявил Панкрат. – Морская соль, она полезная, но некоторые не выдерживают. Чахнут. От этого только одно средство имеется.
– Вот я как раз за ним и пришел, – сказал Глумов. – Да вижу, у тебя гости. Так я, может, попозже зайду?
– Одним больше, одним меньше, значения не имеет, – философски заметил Панкрат. – Может, граждане тоже пожелают. Мне ведь неизвестно, что у них на уме. Говорят, по делу. Я вот в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году тоже вышел из дома по делу – в Костроме это было, – а очнулся уже на Магадане, с бумажкой об освобождении за пазухой. Всякие бывают случаи.
Парни в пальто переглянулись и как по команде опустили руки в карманы. У них были стандартные квадратные лица, тяжелые челюсти и аккуратно подбритые височки. Только глаза у одного были серые, а у другого карие.
– Ты извини, батя, – пробасил кареглазый. – Ты, если что надо, делай. Мы подождем, не к спеху.
– У нас времени вагон, – подтвердил его приятель.
– Ну так вы пока отдохните, если не спешите, а я гражданину великой России винца нацежу. Мы быстро. Пойдем, парень, подсобишь мне!
Он встал и по-хозяйски шагнул к порогу, поманив за собой Глумова. Гости расступились и позволили им пройти. Глумов был несколько удивлен – до сих пор Панкрат всегда справлялся с обязанностями виночерпия в одиночку, а в закрома свои и подавно никого пускать не любил. «С чего такое доверие? – подумал Глумов, спускаясь за стариком с крыльца. – Или он что-то сказать мне хочет, чтобы те два мордана не слышали?»
Панкрат, не оглядываясь, обошел дом и отворил дверцу, ведущую в погреб. Изнутри пахнуло кислой сыростью с легким привкусом спирта. «Аромат, – промелькнуло в голове у Глумова. – С одного аромата на душе легчает».