Густой неподвижный воздух, настоянный на запахах выхлопных газов и разогретого асфальта, создавал ощущение тревожной духоты. Тревожно было и на душе у Степана Владимировича.
Белоед в тот день уехал на самый юг Москвы, в Бирюлево, где два звена от субподрядчиков варили бункерную разгрузочную эстакаду под громадный склад на Загорьевской улице, – работа, требующая высочайшей квалификации. Вот он лично эту квалификацию и проверит, да, пожалуй, и сам тряхнет стариной.
Степан Владимирович Белоед не всю жизнь просидел в руководящем кресле, он был отличным сварщиком, имел шестой разряд, и ему хотелось самому взять в руки держак и показать бригаде настоящий класс, а заодно отвлечься от тяжелых мыслей, от которых в конторе некуда было деваться. Здесь-то он король! Он владеет всеми мыслимыми видами сварки: и термитной, и аргонодуговой, он даже вольфрамовым электродом работать может! Только вот с руководством ООО «Русский зодчий» получается совсем не так хорошо, как с держаком или горелкой.
Положение «Русского зодчего» серьезно пошатнулось за последний год. А самое главное – любовно лелеемая Белоедом идея о создании МАМСФ – Московской ассоциации малых строительных фирм, «мамки», как он в шутку ее называл, – упорно пробуксовывала, словно бы специально кто палки в колеса ставил!
После того как их три раза подряд «кинули» с окончательным расчетом на строительстве элитных особняков для «новых русских», заплатив только по смете и ни копейкой больше, с финансами тоже возникли острые проблемы, главбух Егоров ходил как в воду опущенный.
Положение складывалось плохое, однако не безнадежное. Оставалась незапятнанная репутация, а это многого стоило. Налоговая инспекция пока что их не трогала. Спасти «Русский зодчий» могла солидная сумма «черным налом». Или огромный долгосрочный кредит под невысокие проценты.
«Но это невозможно, – подумал Белоед тогда. И тут же возразил сам себе: – Отчего же? Маловероятно, что получится быстро, да. Безумно сложно – бесспорно. Но… Возможно, черт побери! И я даже знаю, у кого я возьму этот кредит. Неприятно, но ничего не попишешь. А Сергей мне не откажет. Во-первых, однокашник по ташкентскому политеху, а во-вторых, – раз уж он навязал мне своих македонцев… Пусть выручает! Кстати, Сергей давненько не напоминал о себе. Это, вообще говоря, странно».
Он уже переоделся в сварочную робу, привычным жестом закинул кабель на плечо и приладил к вилке держака электрод, как вдруг запищал мобильник, с которым Степан Владимирович не расставался.
В голосе Ивана Погняновского, раздавшемся из телефонной трубки, звучал настоящий ужас.
– Владимирович! Шеф! Страшное несчастье! Рухнули три секции особняка, который мы строим на Череповецкой в Бибиреве! Я отсюда звоню, тут… такое! Не выдержали ригели рам, посыпались балки перекрытий. Здесь милиции полно…
– Жертвы… есть человеческие жертвы? – Ноги Белоеда ослабли. У него закололо в висках, лицо вмиг сделалось белее мела. – Все живы, строители не погибли? Отвечай, сучий потрох!
Сейчас он уже не мог вспомнить, как меньше чем за час добрался в противоположную точку столицы, в Бибирево. Затмение на него тогда какое-то нашло… Но этот «меньше чем…», уж точно, стоил Белоеду нескольких лет жизни!
Жертв, к счастью, не оказалось, лишь двух каменщиков слегка придавило, когда рухнула одна из стен. Им выплатили хорошую компенсацию, скандал удалось почти замять, правда, ценой тяжелых финансовых потерь – заказчик выжал из «Русского зодчего» максимум. Но…
Ни о какой незапятнанной репутации «Русского зодчего» после такого происшествия речи быть не могло! Кто станет связываться со строительной фирмой после такого позора! Началось следствие.
И вот теперь все кончено! Не удалось ему создать МАМСФ, даже свое ООО «Русский зодчий» Белоед на плаву не удержал.
Он еще раз оглядел лица своих сотрудников, тяжело поднялся из-за стола и направился к выходу. Было одно незавершенное дело: Белоед хотел еще раз встретиться с журналистом Леонидом Рашевским, который занимался рекламным обеспечением «Русского зодчего». Их последний разговор неделю назад был очень странным. Пугающим и в то же время дающим Белоеду тень надежды. Леонид Исаевич Рашевский чуть ли не прямым текстом заявил тогда Белоеду, что и обрушение в Бибиреве, и еще целый ряд бед и чрезвычайных происшествий – это никакие не случайности! Его, Белоеда, и ряд других небольших строительных фирм, вроде «Артели» Димы Николаева, целенаправленно топят!
По словам Рашевского, у него были доказательства, и он подозревал, кто стоит за этим черным делом. Но Белоеду он пока этого не скажет, необходимо уточнить ряд деталей, без которых его обвинения зависнут в воздухе. А вот в конце недели… Тогда он раскроет Белоеду глаза на некоторые несообразности, на то, что творится у Степана Владимировича под самым носом.
Однако на встречу, которую они назначили на четверг, журналист не явился. Не встретились они и в пятницу, а телефон Рашевского не отвечал на вызовы. И теперь у Степана Владимировича появилось неприятное сосущее чувство: а не стряслась ли с Рашевским какая беда? Леонид был симпатичен Белоеду, и строитель не на шутку волновался. Кроме того, вдруг журналист действительно раскопал что-то очень важное, объясняющее все напасти, свалившееся на «Русский зодчий»? Как знать, может быть, положение можно еще поправить?
Сейчас он заедет в редакцию радиостанции «Молодая Москва» и узнает домашний адрес Рашевского. Да и вообще, должны же они знать, куда пропал их сотрудник! Может, он просто захворал или запил, такое тоже исключать нельзя. Журналист, личность творческая, богема… Они все квасят не хуже строителей!
– Дашь закурить, сыщик? – спросил Гуров у Станислава, заходя в свой кабинет. – Давно ты из Серпухова вернулся?
– Ну, раз начальство просит закурить, – Крячко протянул Льву мятую пачку с верблюдом, – значит, у него любопытные новости. Приехал я полчаса назад, вот сижу, тебя поджидаю. А сигареты свои покупать надо, – с ехидцей добавил он.
– Бедностью попрекать грешно, – весело отозвался Лев, – а уж забывчивостью – тем более. Кто начнет рассказывать о своих достижениях, ты или я? Давай я, чтобы в хронологическом порядке. Итак, пришел я вчера к Рашевскому-старшему…
В глазах Льва Рашевского плавала боль, лицо побледнело и осунулось. Но он сумел-таки собраться с силами.
– Почему я уверен, что брат пропал именно двадцать третьего? Потому что он звонил мне и сказал, что завершает какую-то важную работу, журналистское расследование. И с тех пор – ни звука! Леонид жил один, на Большой Ордынке. Двадцать пятого я зашел к нему, потому что меня взволновало его молчание. Дверь заперта, а соседи по двору – там такой старомосковский дворик – на мой вопрос ответили, что с праздника свет в окошке Леонида ни разу не зажигался. Он ведь человек очень талантливый, – Рашевский сглотнул ком в горле, – был… Но и очень безалаберный, чтобы не сказать более резко, хоть о покойниках и не принято. Но из песни слова не выкинешь, Лев Иванович! Брат одно время сильно пил… да просто нормой стали пьяные кутежи и скандалы. И вращался он в ту пору в основном среди богемы: все больше непризнанные гении – журналисты, писатели, поэты, художники, музыканты… Запросы у каждого – куда там Иосифу Бродскому, а вот с реализацией полный пшик. Словом, то, что называется «разгульный образ жизни». Но не подумайте, даже тогда оставались в нем очень хорошие черты: брат любил помогать людям, щедр был, когда деньги заводились в кармане, раздавал их прихлебателям не считая. Обожал делать подарки. А главное – Леонид всегда был повышенно, болезненно чуток к тому, что считал несправедливостью, и в таких случаях бросался в бой очертя голову, – Рашевский помолчал, горестно прикрыв глаза. – Затем он долго и трудно лечился… Уже здесь, в Москве. Я боялся, что на праздник он сорвался, и этот кошмар начался сызнова. Я сам далеко не святой, но я старше его на десять лет и после смерти наших родителей чувствовал ответственность за Леонида. Ведь это я вытащил его пять лет тому назад в Москву, в Саратове, без меня, он стопроцентно спился бы. Алкоголизм похож на хищного зверя, полковник! Некоторым удается его приручить, хотя до конца он не приручается никогда. Леониду удалось сделать это лишь отчасти. А, о чем я говорю, когда он в морге! Пусть бы пил, пусть куролесил, лишь бы оставался живым.