— Я — политический эмигрант.
— Понятно, — Тахир поджал губы, брезгливо оглядывая тщедушную фигуру бродяги. — Ты что — сидел?
Бич втянул голову в плечи, словно ожидая удара.
— Так давно это было… — неуверенно произнес он, пряча руки за спину. — Я двадцать лет по зонам, по пересылкам, по тюрьмам… А потом по турпутевке приехал и сдался. И не жалею — цивилизованные люди, хоть и фашисты. А вы кто, дядя? — с опаской поинтересовался бич.
— Не бойся, — успокоил его Тахир. — Мне надобно с тобой побазарить.
— О тюрьме?
— И о тюрьме тоже, — многозначительно произнес азербайджанец. — Пошли в машину, потолкуем…
Разговор в роскошном кожаном салоне «БМВ» был недолгим, но очень насыщенным.
Император, он же Пантелей Звездинский, как представился бродяга (паспорт у него никто не проверял, так что звучная эстрадная фамилия осталась на его совести), действительно сидел.
— Пострадал я по политической, — честно признался он и без разрешения взял из тахировской пачки «Мальборо» сигарету.
— Кури, кури, — приободрил его телохранитель, — а за что сидел-то?
— Да я еще и на «малолетке» отмотал, — принялся хвастаться Звездинский.
Тахир прищурился.
— По политической?
— Да. Мы с пацанами киоск газетный грабанули, — вздохнул Пантелей, лишили жителей нашего Советского района удовольствия прочесть материалы последнего Пленума партии… Нам товарищ судья так и сказала: «Политические вы диверсанты, вот кто!..» И мы загремели на три года.
Тахир внимательно слушал собеседника, не перебивал. Разумеется, как человек неискушенный, телохранитель Самида не мог определить, что перед ним не просто пидар, а «петушиный» авторитет. Ни один уважающий себя настоящий авторитет никогда бы не стал носить такую вычурную и претенциозную кличку (хотя ее сам себе и не выбираешь). «Император», «Царь-Жопа», «Королева красоты», «Мисс зона» — такие клички давались только «петухам», и притом авторитетным в своей мерзкой среде.
— Твоя кликуха — Император? Наверное, большим человеком был?
Пантелей гордо выпятил грудь.
— Это еще с «малолетки» пошло…
Чистые берлинские мостовые, стекло и бетон торгового дома «Центрум», аккуратненькие автомобильчики — все это никак не гармонировало ни с рассказом, ни с обликом Императора.
Звездинский вальяжно развалился на кожаном сиденье.
— Да я, бля, такой шалман пас… — произнес он и сглотнул слюну.
Тахир отпрянул.
— Да ну?
— Бывало, благодарность от главшпана получал…
— От кого?
— От главшпана. Ну, на «малолетке» это вроде как главный пахан.
— И за что благодарность?
— За то, что пас… Меня за это Императором и назвали. Я даже подарочки получал… На Восьмое марта.
— Не понял? — удивился Тахир.
— Ой, оговорился, — Пантелей стряхнул пепел. — Хотел сказать — на Двадцать третье февраля. Да чего — две недели разницы! А шалман у меня был одна другой краше!
Не желая вдаваться в подробности хитрого слова «шалман», запутавшись вконец с хронологией и терминологией, Тахир спросил:
— Наверное, у человека с таким богатым жизненным опытом много татуировок?
— Да, бля, — с этими словами Пантелей рванул на себе рубаху. — Эрмитаж по сравнению с этим — фонарь голимый!
Тахир уважительно посмотрел на грязную волосатую грудь «пахана».
На животе Пантелея азербайджанец различил изображение голой женщины, изо рта и влагалища которой торчали концы скрученного полотенца с подписью: «Чистота — залог здоровья».
Под левым соском красовался забавный чертик с длинным, словно из веревки свитым хвостом. Под правым: бубновый король с вензелями многочисленные завитушки, виньетки, едва ли не кружева.
Такую татуировку обычно наносят только пидарам, или «козлинам», или «чувакам», или «петухам», и свидетельствует она о том незавидном положении, которое сексуальное меньшинство занимает в местах лишения свободы.
— А у меня еще и на руке есть, — насладившись реакцией Тахира, продолжал Пантелей.
— Да ну?
И впрямь: на левой кисти Императора было наколото пять точек.
— А что это означает? — осторожно поинтересовался мирзоевский телохранитель.
— «Один в четырех стенах», наносится только уважаемым ворам, — соврал Пантелей без зазрения совести.
Тахир не знал и не мог знать: такая татуировка, может наноситься каждому, побывавшему в местах лишения свободы.
Да, Тахир о многом понятия не имел, но твердо знал одно: если сейчас он не приведет к патрону кольщика, то ничего хорошего от жизни ему ждать не придется.
А потому теперь предстояло выяснить главное — сумеет ли Звездинский ублажить Самида. Слушая байки бича, Тахир все более верил в благоприятный исход.
— Послушай, тут одного уважаемого человека надобно наколоть, — несмело начал Мирзоевский телохранитель.
— Кого?
— Да ты не знаешь… Послушай, Император, — в голосе Тахира прозвучали уважительные интонации, — помоги! Мой друг — человек очень богатый… Тебя не обидит.
Глаза Императора загорелись алчным блеском.
— Сто марок даст?
— Тысячу даст, — заверил азербайджанец, — уваж, герр Звездинский, и он тебя не обидит…
* * *
Коля Крытый, прощаясь с Никитиным, напутствовал его:
— Желаю удачно слетать в Берлин. Когда думаешь отправляться?
— Сегодня в Москву, а там как только будет готова виза, — ответил Сергей.
— За день до выезда в Германию позвони, я дам тебе несколько телефонов моих дружков, которые помогут тебе с транспортом и большой, — сказал Кроменский.
— Хорошо, Коля, обязательно позвоню, — пообещал Сергей.
— Ну что ж, как говорили в джунглях, — авторитет в широкой улыбке обнажил два ряда ровных зубов с металлическими коронками, — доброй охоты, Писарь.
— Спасибо, — поблагодарил тот, пожимая на прощание твердую ладонь пахана.
Аэропорт «Внуково» никогда не отличался особой чистотой и порядком. Толпы пассажиров с чемоданами, баулами, детьми отчаянно пытались прорваться на нужный им рейс. Но это была только часть людского потока, воспользовавшегося услугами Аэрофлота. Другая часть двигалась в обратном направлении, то есть пыталась благополучно покинуть негостеприимный, шумный и грязный аэропорт. И снова толпы пассажиров с чемоданами, баулами, детьми осаждали автобусы, чтобы доехать до ближайшего метро «Юго-Западная». Лишь немногие из них могли позволить себе выложить сумасшедшие деньги за такси, не обременяя себя случайными попутчиками.