Пятого августа помолвка Гастона Орлеанского и Марии де Бурбон, герцогини де Монпансье, была освящена кардиналом Ришелье в часовне Нантской Оратории безо всякой пышности и в очень узком кругу. Марии де Шеврез пришлось присутствовать на этой церемонии, означавшей окончательное крушение всех ее планов. Бракосочетание состоялось на другой день в часовне францисканцев, все так же под руководством кардинала, который провел церемонию и отслужил мессу. Мария вновь присутствовала, кипя от гнева, который приходилось подавлять в себе.
Пятого августа Людовик XIII подписал также жалованные грамоты, учредив уголовную судебную палату, призванную судить Шале. Палата собралась на заседание одиннадцатого августа в одном из залов монастыря францисканцев.
«После необходимых формальностей были зачитаны процессуальные документы. На другой день генеральный прокурор потребовал вызова в суд целого ряда лиц с целью привлечения их ответственности, в частности: мадам де Шеврез, де Ла Лувьера, Буа д'Анме, Пюилорана и еще четверых. Палата на основании решений прокурора выдала постановление об аресте обвиняемых, отложив, однако, исполнение постановления до тех пор, пока оно не будет подписано королем. Людовик его не подписал…» (Луи Вонуа, «Жизнь Людовика XIII».). Мария, уже допрошенная кардиналом, была оставлена на свободе, но получила запрет покидать покои королевы, которая стала, таким образом, гарантом своей подруги. Восемнадцатого августа палата вынесла свой вердикт: Шале был приговорен к смертной казни. Согласно приговору он должен был быть казнен на следующий же день публично, его голова будет насажена на копье и выставлена у ворот Совту, а его тело, разрезанное на четыре части, будет привязано к виселицам, установленным на главных улицах Нанта. Кроме того, потомки его лишались дворянства и объявлялись простолюдинами, все его имущество, отмеченное клеймом бесчестия, конфисковывалось. А его леса подлежали вырубке на уровне человеческого роста…
Жестокость приговора больно ударила по гордости Марии. Она разразилась слезами, тем более горькими, что она получила последнее письмо, в котором приговоренный просил у нее прощения за то, что обвинял, оскорблял и поносил ее. Он должен был сказать это своим судьям, объяснить ревностью свой гнев: его убедили, что мадам де Шеврез его обманывала. Тогда, позабыв На этот раз о себе, Мария попросила аудиенции у короля. Ей ответили, что ей следует радоваться тому, что ее не принудили присутствовать при казни и что ею займутся позднее.
Между тем сразу же после ареста мать и супруга Шале, Шарлотта де Кастий, вот-вот собиравшаяся родить, приехали в Нант и поселились в деревне Буаспро. Приговор привел их в отчаяние. От полной безысходности герцогиня де Шале написала королю душераздирающее письмо:
«Сир, на коленях молю вас сохранить жизнь моему сыну. Пусть гибель дитя, которое я так любила и лелеяла, не омрачит тех немногих дней, что мне осталось прожить. Я отдала его вам, когда ему было всего восемь лет: он внук маршала де Монлюка и председателя Совета Жанэна. Наша семья всегда верно служила вам. Увы, зачем он не умер еще при рождении или от удара, полученного при Сен-Жане, или от какой-то иной опасности на службе у Вашего Величества!..»
Горе этой женщины тронуло короля. Он знал, что она потратила три четверти своего состояния, чтобы добиться для него должности хранителя королевского гардероба, но заговор против государственной безопасности был налицо — Шале признался во всем, хоть обвинения в покушении на жизнь короля и не были доказаны. Полное помилование было невозможно, как невозможно было привлечь Гастона. Сын герцога де Шале принадлежал к весьма знатной фамилии, чтобы смерть его могла служить примером. Смертная казнь была сохранена, но все остальные наказания отменялись: юный безумец будет обезглавлен, а его тело будет передано для погребения семье, за которой сохранятся и титулы, и имущество.
Мария с тревогой встретила ночь, предшествовавшую казни. Герцогиня все еще сидела взаперти у королевы, ожидая после смерти несчастного поклонника собственного ареста и мрачного будущего. Супруг ее по-прежнему отсутствовал. Если он оставит ее, она пропала.
Между тем у нее появилась небольшая надежда. К полуночи мадам дю Фаржи принесла для нее и королевы устное послание от принца: с помощью нескольких друзей Шале ему удалось похитить Нантского палача. Время, которое потребуется для того, чтобы найти ему замену или привезти палача из другого города, даст им отсрочку, в течение которой можно будет попробовать смягчить короля или попытаться устроить побег осужденному.
Королева и герцогиня вместе встали на колени перед статуей Пресвятой Девы, чтобы поблагодарить ее за эту неожиданную отсрочку. Стук молотков плотников, возводивших эшафот, теперь не казался им таким невыносимым. Они даже смогли ненадолго уснуть.
Казнь должна была состояться на закате. День в покоях Анны Австрийской тянулся бесконечно. Король, прослушав мессу в Оратории и навестив свою мать, отплыл на галиоте, чтобы поохотиться в Бутоне. Принц, в свою очередь, во второй половине дня отправился в Шатобриан. В этом не было ничего необычного — ни один, ни другой не должны были присутствовать при казни. У королевы между тем решили, что это как-то связано с исчезновением палача.
Однако к концу дня два отряда стражников заняли свои места на площади Буфэ, неподалеку от замка и от тюрьмы, чтобы сдерживать прибывающую толпу. На эшафоте, обитом черной материей, стоял человек в красном, опираясь на большой меч… Раздался колокольный звон, и показался узник со связанными впереди руками, в которых он держал четки с распятием, время от времени прикладывая его к губам. В сопровождении приора монастыря францисканцев он шел к орудию смерти. Для тех, кто похитил и держал в надежном месте палача, все это казалось непостижимым, и в полном смятении они тщетно искали объяснений.
Все, однако, объяснялось несгибаемой волей Ришелье, по мнению которого эта казнь должна была стать примерной: он пообещал помилование некоему заключенному, которого должны были повесить три дня спустя, если тот согласится казнить Шале. Это был здоровяк-сапожник, осужденный за убийство. А так как большой меч палача исчез вместе с его владельцем, в полку швейцарцев позаимствовали меч такого же размера. Вот почему в назначенный час приговоренного поджидал человек, одетый в красное.
Шале шел твердым шагом, не выражая ни малейших эмоций. Душа его обрела покой, после того как он простил всех врагов, включая и предателя Лувиньи, и попросил прощения у мадам де Шеврез за то, что обвинял ее.
Поднявшись на эшафот, он снял свой камзол, позволил палачу отрезать себе волосы, затем, достав из кармана часослов, отдал его отцу Розье, после чего опустился на колени для последней молитвы, дал завязать себе глаза и сказал палачу:
— Не заставляй меня мучиться!
Он держался очень прямо, ожидая, что удар, нанесенный умелой рукой, лишит его головы. Однако, будучи лишь раненым, он упал на настил, и палач нанес ему еще четыре удара. Были слышны крики несчастного:
— Боже милосердный!
На самом деле палач-новичок не подумал о том, чтобы наточить меч, который ему дали: лезвие было недостаточно острым, он потребовал другой. Ему передали бочарный топор, после чего голову вновь уложили на колоду, и злосчастному подмастерью понадобилось двадцать восемь ударов, чтобы отделить ее наконец от тела жертвы, которая вплоть до двадцатого удара продолжала стонать. Покончить с ним удалось, лишь переворачивая его на деревянной колоде! Кордонам солдат пришлось прилагать нечеловеческие усилия» чтобы сдержать возбужденную и вопящую толпу. Люди рвались к помосту, чтобы расправиться с виновником этой отвратительной бойни, и его пришлось увести в тюрьму, чтобы не дать народу растерзать его. Тем временем тело казненного поместили в гроб, а затем в ожидавшую неподалеку карету, чтобы отвезти в монастырь францисканцев и там предать земле.