Ее трясет.
Перед глазами возникает лицо Янне, пляшущее на ветровом стекле. Потом Туве. Лицо пятнадцатилетней дочери Малин пугающе бледное, его контуры то теряются в темноте осенней ночи, то возникают опять. И как только Туве собирается что-то сказать, голос ее пропадает, заглушаемый стуком градин о крышу.
А потом все стихает. Остается гул мотора, и осторожные удары капель о ветровое стекло.
Мокрая одежда липнет к телу.
Огни вдоль трассы на въезде в Линчёпинг похожи на пульсирующие ночные маяки. Они приближаются, и Малин жмет на газ. «Ну, теперь мне плевать на все, — думает она. — Только бы поскорей». Она снова видит перед собой лицо Янне. Оно не выражает ни злобы, ни огорчения, только усталость. И это пугает ее.
На какое-то время всем троим показалось, что они созданы друг для друга и должны жить вместе.
Это была прекрасная мысль!
Они с Туве вернулись в дом Янне в пригороде Линчёпинга Мальмслетте в конце прошлого лета. После десяти лет развода попытались снова начать совместную жизнь. К этому их как будто подтолкнуло то сумасшедшее, жаркое лето, едва не стоившее жизни Туве, похищенной убийцей, за которой охотилась Малин.
В сентябре Малин сидела в саду возле дома, где когда-то давным-давно они так же жили все вместе, и наблюдала, как Туве и Янне пололи сорняки или убирали граблями листву возле разбитых автомобилей. Она смотрела на них и верила, что все действительно начинается снова, что теперь есть не только желание, но и все необходимое, чтобы начать строить новые отношения.
Вероятно, это было игрой с самого начала. Они не слишком много работали, вместе готовили, ели, потом опять ели, любили, снова любили, пытались разговаривать, но говорили друг другу лишь ничего не значащие слова.
И так наступила осень.
Они водили Туве к психологу, в подростковый кабинет в университетской клинике. Она отказывалась туда идти, говорила, что ей нечего там делать. «Страх прошел, мама, — убеждала она. — Я с ним справилась. Все хорошо, и ты ни в чем не виновата».
Никто не виноват.
Но Малин знала, что все произошло из-за нее. Прошлым летом Туве оказалась втянута в ее дела, и кто же в этом виноват, если не инспектор криминальной полиции Малин Форс? Если бы не ее работа, ничего подобного никогда не случилось бы.
«Люди делают странные вещи, мама», — говорила Туве.
Малин часто хочется быть такой же рациональной, прагматичной и внешне невозмутимой, как ее дочь, так же легко ориентироваться в любой ситуации.
Разбитые автомобили в саду. Тюбики зубной пасты без крышек. Обыкновенный пакет молока, разорванный не с той стороны. Слова, брошенные в пространство и будто отскочившие от стенки без ответа и внимания. Черепица, требующая замены. Продукты, за которыми надо отправляться на машине в отвратительный супермаркет. Чувство вины и раскаяния можно заглушить повседневными заботами и тщетным стремлением стать с годами умнее. Она почувствовала знакомое раздражение, когда в начале ноября все началось опять: эта свербящая боль, любовная нежность, смешанная с жестоким пренебрежением. А в ее снах снова появился маленький мальчик, и она хотела поговорить о нем с Янне: кто он, кем он может быть? Они лежали рядом в постели, и Малин знала, что муж не спит, но язык словно парализовало, и она не могла вымолвить ни слова.
Квартиру в городе сдали в аренду студентам. Малин засиживалась в полицейском участке до позднего вечера, а Янне старался, чтобы его дежурство на пожарной станции приходилось на ее выходной. Она знала об этом, понимала его и не могла ни в чем винить.
В свободное от службы время она опять вернулась к делу Марии Мюрвалль. Малин хотела разгадать эту загадку, узнать, что же произошло с молодой женщиной, которая была изнасилована и найдена блуждающей по лесной дороге у озера Хюльтшен, а теперь сидит, немая и закрытая для любых контактов с внешним миром, в палате больницы города Вадстены.
Янне терпел все, и это раздражало еще больше.
— Делай что хочешь, Малин. Что должна.
— Тебе нет никакого дела до того, что я делаю.
— Может, тебе следовало бы отдыхать от работы, когда ты дома, с нами?
— Янне, никогда не указывай, что мне следовало бы делать!
На Рождество возник вопрос, в каком соусе лучше запекать окорок, сладком или остром? Малин сказала «все равно», а потом страшно разозлилась на Янне за то, что он не знает даже такой самой простой на свете вещи, что рождественский окорок запекается в сладком соусе.
И он кричал на нее, чтобы взяла себя в руки, чтобы хотя бы чуточку попыталась быть более сносной, нормальной. В противном случае пусть пакует вещи и отправляется в свою чертову квартиру. Янне кричал, что она может убираться к дьяволу, что вся эта затея с самого начала была идиотской, что он получил предложение поехать после Нового года в Судан вместе со Службой спасения и должен был бы ответить «да», только чтобы сбежать подальше от нее, от ее злобы и невозможного характера.
— Ты больна, Малин, понимаешь? Я не настолько глуп, чтобы не разобраться с этим чертовым окороком.
Она протянула ему стакан с текилой и колой.
А Туве сидела в нескольких метрах от них за кухонным столом, перед ней на красной хлопчатобумажной скатерти стояло новое фарфоровое блюдо из универмага «Оленс» с только что испеченным окороком.
Янне замолчал.
Малин захотелось что-нибудь крикнуть ему в ответ, но вместо этого она посмотрела на дочь.
Ее широко раскрытые синие глаза выражали страх и недоумение: «Так это и значит „любить“? Спасите меня от любви в таком случае».
Малин замечает, как светлеет небо, когда начинается город.
Движение сейчас не особенно оживленное.
Она вспоминает, есть ли у нее дома что-нибудь сухое, во что можно было бы переодеться, и понимает, что нет. Разве в каком-нибудь из ящиков на чердаке, вся остальная одежда в доме Янне.
Мимо нее проезжает черный автомобиль, какой именно, не видно из-за тумана, но водитель торопится, ведет со скоростью почти вдвое большей, чем она.
Дождь зарядил снова, и только что нападавшие листья, оранжевые и отливающие золотом, дрожат, прилипшие к автомобильным стеклам, мерцают у нее перед глазами, словно тропические жуки или искры адского пламени, вызывающие своим танцем все зло из города и его окрестностей.
А где-то внутри до сих пор эхом отдаются дурацкие оправдания Янне.
Все что угодно, только не еще одно такое Рождество. Это она себе пообещала.
— Мне надо ехать, — сказал Янне.
Они снова заговорили об этом в день праздника. У Малин было похмелье. Не в силах возражать, она сидела, охваченная тихой злобой и отчаянием оттого, что в очередной раз все вышло так, как всегда.