Свен качает головой.
— Этот разговор останется между нами. Это хорошо, что ты решил поговорить о ней. Я и сам хотел, но ты ведь знаешь…
Шёман поворачивается.
— Она не может совладать с собой, видеть это выше моих сил, — продолжает Харри. — Я пытался…
— Я поговорю с ней, Харри. Я отправил ее на Тенерифе, чтобы дать возможность передохнуть.
— Поговори с ней сейчас. Похоже, поездка на Канары оказалась не слишком приятной.
— Возможно, это была глупая идея. Посмотрим, — отвечает Свен. — Ведь это ты сидишь за рулем, когда вы вместе?
Харри кивает.
— Машину всегда веду я.
Оба замолкают на некоторое время.
— Должно быть, она тяжело переживает то, что произошло в Финнспонге, — говорит Харри, выдержав паузу.
— Это так, — отвечает Свен. — Да и кто не переживал бы на ее месте? Но, я думаю, она сама не понимает, что причина в этом. Не хочет понять.
Часы на стене комнаты совещаний показывают 15:37.
Группа розыска в сборе.
В отличие от «бумажного Аида», здесь есть окна.
Сегодня на игровой площадке никого нет, но Малин различает ребятишек за окнами детского сада напротив. Она видит, как они играют, бегают по комнатам, беззаботные, словно в этом мире нет ничего, кроме радости. Пластиковые горки синего и красного цветов, яркие, незамутненные цвета — таков мир человека с чистой душой, того, кто открыто смотрит жизни в глаза и живет только настоящим.
«В отличие от сидящих в этой комнате», — замечает про себя Форс.
Лицо у Карима Акбара серьезное. У него вид человека, перешагнувшего какой-то важный рубеж. Он выглядит почти усталым.
«Эта осень опустошает нас, — думает Малин. — Превращает в черно-белые фигуры, как в старом кино. Всем нам — и Харри, и Свену Шёману, Вальдемару Экенбергу и Юхану Якобссону с юной Ловисой Сегерберг из Стокгольма — надо хорошенько отдохнуть от всего, что связано с дождем и работой в полиции.
Расследование. Сейчас оно застопорилось, словно заржавевший механизм, и в любой момент может рассыпаться на куски.
Линии расследования. Каждый из нас снова и снова прокручивает их в голове, они словно следы трассирующих снарядов в наших мыслях.
Предчувствия. Голоса. Все эти события и люди, встретившиеся нам в то время, когда мы переворачиваем камень за камнем на довольно короткой дороге, которая называется жизнью Йерри Петерссона».
Свен стоит возле доски, исписанной синим маркером, там перечислены имена и фамилии.
Йохен Гольдман.
Аксель, Фредрик и Катарина Фогельшё.
Юнас Карлссон.
Родители Андреаса Экстрёма и Ясмин Сандстен.
Потом ряд вопросительных знаков. Новые имена? Новые сведения? Что-то еще, что может повести нас дальше?
Малин делает глубокий вдох и смотрит на ребятишек за окнами детского сада. У нее нет сил внимательно слушать то, что говорит Свен.
Она только что рассказывала о своей поездке на Тенерифе, о странном поведении Йохена Гольдмана и о своей встрече с мамой Андреаса Экстрёма. Ее слушали внимательно. Ловиса говорила о своей упорной работе с бумагами и жестким диском Йерри Петерссона, о том, что нужно как минимум пять специалистов с экономическим образованием, чтобы управиться со всем этим в разумные сроки. «У нас нет таких ресурсов», — оборвал ее Карим.
Они до сих пор не нашли никакого завещания и ничего такого, чтобы указывало на шантаж или вымогательство денег. Поговорили еще с несколькими партнерами Йерри Петерссона по бизнесу, но по-прежнему с нулевым результатом.
Вальдемар Экенберг и Юхан Якобссон рассказали о новой беседе с семьей Фогельшё: те утверждают, что почти не помнят автокатастрофы. Вальдемар с Юханом встретились и с отцом Ясмин Сандстен Стелланом на предприятии «Меканика Коллинз», где он работает. Но, кроме того, что у Стеллана есть алиби на время убийства, ничего выяснить не удалось. Поговорить с мамой Ясмин еще не успели. Однако выяснили, что она вместе с дочерью находится сейчас в реабилитационном центре возле Седерчёпинга.
Харри рассказывал о своей встрече с Хансом Экстрёмом. Смерть ребенка — вот настоящее горе. По прошествии стольких лет, вероятно, уже не имеет никакого значения, кто сидел за рулем и был ли он пьян или трезв. Твой ребенок мертв или, что еще хуже, превратился в растение. Какой смысл искать виновных? Сорок ножевых ранений. Что это, ненависть, дождавшаяся наконец своего часа?
Потом Свен коротко рассказал о решении прокурора выпустить Фредрика Фогельшё. «Мы не должны спускать с него глаз», — закончил он. Напрасное предупреждение, и Свен сам об этом знает. У них нет ресурсов, чтобы следить за Фредриком.
— Связи, — шипит Вальдемар Экенберг. — Кто знает, какие связи пустил в ход пройдоха Эреншерна, чтобы надавить на прокурора?
И Малин думает о своей работе.
О расследованиях.
О Марии Мюрвалль.
О насилии. О неустанных поисках правды. Кому нужна эта правда? Жертве, пребывающей сейчас в мире ином, или оставшимся на земле ее родственникам?
— Ты работал по своим каналам? — спрашивает Свен Вальдемара.
— А что, не видно? — Вальдемар отвечает вопросом на вопрос, и все смеются, а потом нависает тишина.
— Я работал, но, похоже, у Петерссона не было таких связей.
А потом Свен говорит о том, что надо и дальше продолжать копаться в жизни Йерри Петерссона, тщательно прорабатывать каждое из наметившихся направлений. Ничего нельзя упускать из виду.
— Мы, — слышит Малин голос комиссара, — находимся на той стадии расследования, когда каждая линия, словно по спирали, может увести нас в яму. Нам остается или сделать прорыв, или застрять окончательно. Наше спасение в упорной работе.
«Слушай голоса», — шепотом повторяет Малин любимую фразу Свена.
— Я поеду в Середчёпинг и поговорю с мамой Ясмин Сандстен, — предлагает она.
— Середчёпинг? Вы с Харри можете отправиться туда завтра утром, — соглашается Свен.
— Мне надо поговорить с тобой, Форс.
У Свена Шёмана холодный, официальный голос. Они с Малин поднимаются по лестнице в его кабинет, после чего Свен закрывает дверь и приглашает ее сесть. На белой столешнице красуются резные деревянные чаши. Малин знает, что Свен изготовил их собственными руками.
Свен садится за письменный стол, а Малин напротив. Она смотрит на хорошо знакомое ей лицо, испещренное морщинами, ставшими еще глубже с тех пор, как Шёман начал сбрасывать вес, и словно не узнает его. «Он стал каким-то чужим, — замечает про себя Малин. — Весь мир стал мне чужим».
«Свен выглядит смущенным, он решил поговорить со мной, он беспокоится за меня. Не надо так обо мне заботиться, Свен. У меня достаточно своих забот, будь добр, оставь меня в покое».