Дом детства.
Силикатный кирпич.
Урчание машины.
— Что теперь? — спрашивает Сигвард Эккевед, немного придя в себя.
Малин все прекрасно поняла, но вместо этого рассказала о формальностях — что судмедэкспертиза обследует тело, прежде чем выдать его родственникам для похорон, что они могут ее увидеть, если захотят, но в дополнительном опознании необходимости нет.
Сигвард Эккевед дослушал ее до конца.
— Вы меня не поняли, — говорит он. — Я хотел сказать: что теперь будет с нами?
Мама, папа.
Я вижу вас в доме и вижу, что вы горюете. Но я не слышу, что вы говорите, — отчего вы такие грустные? Что произошло? Вы волнуетесь за меня? Не волнуйтесь, я просто вышла ненадолго.
Но мне кажется, что я больна.
И что я сплю.
Когда проснусь, я приду домой.
Мама лежит на кровати, а ты, папа, бродишь туда-сюда по веранде — тебе, должно быть, жарко на солнце.
К вам только что приходили, я видела женщину. До этого она приходила ко мне и так странно на меня смотрела — почему? Она положила вам на стол фотографию, но мне не хотелось на нее смотреть.
Кто-то снимал меня. Я слышала жужжание объектива.
Я в машине «скорой помощи».
Значит, я заболела?
Я лежу в полиэтиленовом мешке, но сейчас мне не настолько тесно, как раньше. Нахожусь в задней части машины, которая предназначена для пациентов. Вижу саму себя лежащей там — как я могу это видеть? Я парю, мама и папа, в этом сне я могу пребывать в нескольких местах одновременно.
Я одинока и, наверное, очень больна — иначе почему мне снятся такие странные сны?
Мама и папа.
Мне одиноко и страшно.
Вы или кто-то другой должны помочь мне.
Но только не грустите.
Я очень скучаю без вас, и это стремление к вам никогда не прекратится, где бы вы ни оказались, где бы я ни оказалась.
— Ну вот, все позади.
Зак не отрывает глаз от дороги, но Малин хорошо знает его и понимает: сейчас он хочет действовать, совершить что-нибудь конкретное, а не болтаться «словно больной пес», как он сам это называет.
— Что мы теперь будем делать? — спрашивает Малин.
— Нанесем визит Луисе Свенссон. Где она живет? У тебя вроде бы было записано.
Малин достает из кармана джинсов бумажку, полученную от Виктории Сульхаге.
— Виктория Сульхаге говорит, что это любительница жесткого секса.
— Едем к ней. Какой там адрес?
— По-моему, это какой-то хутор возле Римфорса.
— Отлично, едем туда немедленно, пока Свен Шёман не придумал еще одно совещание.
Она хочет возразить: разве это правильно? Против нее ничегошеньки нет, может, лучше оставить ее в покое?
Но Малин не произносит этого вслух.
— Сейчас мы займемся этой любительницей жестких приемов, — говорит Зак.
Его бритая голова кажется непроницаемой скорлупой. Как и зеленые глаза, если кому-нибудь случится вывести его из себя.
— Что ты думаешь по поводу Петера Шёльда и Натали Фальк? Они будут горевать, когда обо всем узнают? — отращивает он.
— Наверняка, — откликается Малин. — Может быть, теперь Натали Фальк расскажет то, что ей известно.
— Как ты думаешь, что она скрывает?
— Нечто.
— Пойди угадай, — вздыхает Зак.
Малин думает о Петере Шёльде и его отце, об их заговоре молчания.
Зак включил хоровую музыку на полную мощность.
Их окружают лес, сосны и ели, они едут по дороге наугад. Только через несколько километров роща расступается, выпускает на пустой выжженный луг, где высокая трава пожелтела и полегла от солнца. За лугом дорога опять ныряет в лес, потом снова по обе стороны открывается простор — на этот раз невспаханное поле с потрескавшейся землей. Позади поля виднеется усадьба, красный двухэтажный дом с пристройками по бокам — фасад, много лет не видавший ремонта, облупился и запылился.
В этом месте собрана тоска всего мира по дождю.
Они паркуют машину на гравиевой площадке перед усадьбой.
Три овчарки с лаем кидаются навстречу. Когда музыка резко обрывается, собачий лай становится оглушительным; овчарки подскакивают к окнам, показывают зубы — Малин видит, как течет слюна. Они охраняют свою территорию. Кто вы такие? Вы чужие? Прочь отсюда, иначе мы убьем вас, убьем.
Но вот раздается голос — грубый женский голос, перекрывающий лай собак:
— Успокойтесь. Тихо.
И собаки повинуются, отходят, и Малин видит женщину — высокую, не ниже метра восьмидесяти, одетую в грязный зеленый комбинезон, с маленькой крестьянской кепочкой на голове, которая едва прикрывает коротко остриженные волосы.
Ее черные глаза полны гнева.
Сколько ей — сорок пять? Пятьдесят?
«Жизнь тебя обижала, — думает Малин, открывая дверь машины, — а теперь ты мстишь всем подряд».
Женщина, стоящая перед ними на невысоком склоне, ведущем к усадьбе, в ярком свете солнца кажется еще внушительнее. Луиса, или Лолло, Свенссон, фермер, проживающая в одиночестве в лесах Римфорса, на хуторе Скугалунд, с собаками, поросятами и несколькими кроликами в клетках в качестве единственных спутников жизни.
Малин и Зак показывают свои документы. Собаки ворчат на ступеньках крыльца, готовые атаковать в любую секунду.
— Ну и чего вам надо?
— Ваше имя было названо во время следствия, — отвечает Малин, — и мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
Лолло Свенссон подходит ближе. Собаки показывают зубы.
— Какое еще следствие, черт подери?
— По делу об изнасиловании девушки в парке Тредгордсфёренинген. А сегодня еще одна девушка обнаружена убитой на пляже в Ставсеттере.
— Вам на меня накапал кто-то из девчонок? Наговорили обо мне всякого дерьма? Наверняка. Большинство баб ничем не лучше мужиков.
— Я не имею права назвать…
— Прекрасно понимаю, госпожа полицейский. Так что у вас ко мне за вопросы?
— Что вы делали ночью со среды на четверг?
— Я была дома.
— В одиночестве?
— Нет, эти животинки составили мне компанию. — Лолло Свенссон показывает на овчарок на крыльце. — Но они ведь не могут рассказать, чем мы с ними занимались?