— Я ничего не помню, — говорит Юсефин. — Да и зачем мне вспоминать, если подумать?
Она сжимает руки на коленях так, что пальцы белеют, отводит глаза и смотрит в окно на участок.
— Мамы с папой нет дома? — спрашивает Малин.
— Они работают.
Она снова поворачивается к ним.
— Они могли бы побыть с тобой, взять больничный по уходу, если ты не хочешь оставаться одна.
— Тогда они меньше получат. И потом, они предпочитают ходить на работу.
— Ты не боишься оставаться одна?
— Нет, я же ничего не помню, так чего мне бояться? Что это случится снова? Вряд ли.
«Тот человек, который причинил тебе зло, — думает Малин. — Я боюсь его, ты тоже должна бояться. Но ты разумна — какой от страха толк? Шансы, что преступник вновь заинтересуется тобой, минимальны. Если бы он или она желали твоей смерти, тебя бы уже давно не было в живых».
— Почему ты поехала в кино одна? — спросила Малин. — В кино обычно ходят с приятелями.
— Я люблю ходить в кино в одиночестве. Болтовня мешает воспринимать фильм.
— Хорошо. А теперь постарайся вспомнить. Что ты делала в тот вечер, что произошло, попытайся найти в голове какой-нибудь образ, слово, запах — хоть что-нибудь. Попытайся. Это очень помогло бы нам.
Малин пытается говорить убедительно, показать своим тоном: памятью можно управлять. И Юсефин закрывает глаза, хочет сосредоточиться, но вскоре снова открывает их, с грустью смотрит на Малин и Зака.
— Увы, — говорит она.
— А сны? — спрашивает Малин. — В них что-нибудь проявляется?
— Я не помню своих снов, — отвечает Юсефин Давидссон.
Уже выходя, Малин останавливается в холле, смотрит на свое отражение в зеркале. Через дверь слева от себя она видит, как Юсефин ставит на плиту кастрюлю с водой.
Сама не зная почему, Малин заходит в кухню, кладет руку на плечо девушки.
— Чем ты будешь заниматься остаток лета? — спрашивает она.
Юсефин вздрагивает, оборачивается.
— Просто отдыхать. Собиралась поработать в киоске возле Глюттингебадет, но уволилась через три дня. Решила, что это не для меня.
Малин замирает на месте.
— Так ты знаешь Славенку Висник?
Юсефин смеется.
— Никто не может сказать, что знает ее.
— Она собиралась работать на Славенку Висник, но уволилась через три дня! — Малин старается сдерживать свое возбуждение.
— Ах ты черт! — восклицает Зак.
— И она подсказала, где может быть Славенка Висник. Она вовсе не за границей.
— И где же?
— В лесах, где тушат пожары, среди добровольцев. Судя по всему, она без конца говорила о пожарах, когда они начались, повторяла, что там нужны добровольцы.
— Я читал в «Корреспондентен», что сотни людей помогают тушить пожары на периферии. Одеялами.
— Все сходится. Ее семья погибла в Сараево во время пожара. Дом, где они жили, забросали зажигательными бомбами.
Янне. Он работал в службе спасения в Боснии. Она знает, что он повидал там много всякого, но он никогда ничего не рассказывал.
Молчание и потеря памяти — сродни друг другу. Как брат и сестра.
Дорога уходит прямо в дым.
Машины припаркованы в ряд вдоль дороги, которая ведет к очагам возгорания, к огню. Граница лесных пожаров проходит к северу от озера Хюльтшён, так что они проехали Юнгсбру и далее по шоссе Чьелльмувеген среди сплошного леса. По этой дороге они ездили зимой, когда расследовали дело Бенгта Андерссона.
Ни один из них ни словом не упомянул об этом, когда они проезжали измученную солнцем, пересохшую равнину и пыль подымалась над дорогой высоким занавесом.
Вместо этого Зак включил немецкую хоровую музыку, которую обожает — тяжелые торжественные тона в исполнении какого-то хора, опера Вагнера с новыми словами. На полную мощность.
«Антиутопия, — думает Малин. — Такая музыка отлично подошла бы к плохому фильму ужасов».
Он чуть-чуть уменьшил звук, когда она звонила Сундстену, чтобы попросить его взять на себя проверку Бехзада Карами.
— Сделаем. Обход домов вокруг парка Ярнсвэг и «Фримиса» мы уже закончили, никто ничего не слышал. Но это произошло в такое время, когда люди обычно спят.
Закончив этот разговор, она тут же позвонила Свену Шёману и рассказала о новых взаимосвязях.
— Хорошо. Наконец-то.
И вот они приблизились к пожарам, шлейф дыма потянулся к автомобилю, прежде голубое небо стало серым и агрессивным, и они почувствовали, как воздух в машине накаляется. Накатил нестерпимый жар, так что захотелось развернуться и спасаться бегством, пока кожа не загорелась, не запылала, не обуглилась, а мозг против воли не стал прокручивать катастрофические сценарии. Запах все отчетливее — запах сгоревшего мира, зловоние поджаренного заживо мяса под стон деревьев, которые тоже поглотило жадное пламя.
Он свернули на гравиевую дорогу, по которой теперь едут, поскольку именно туда проследовала у них перед носом красная пожарная машина. Над ними кружит вертолет с резервуаром для воды, направляется в сторону пламени, исчезает из виду. По дороге идут люди с закопченным лицами, глаза скрыты защитными очками.
— Какая у нее машина?
Зак крепко держит руль, «вольво» медленно продвигается к эпицентру пожара. Вокруг обгорелые деревья, в воздухе пепел и сажа.
— Если верить автомобильному регистру, белый «фиат», фургон.
— Пока не вижу такого.
У небольшой проселочной дороги стоит припаркованная машина «скорой помощи», возле нее сидят на земле двое пожарных, вдыхают что-то из желтых баллончиков — по всей видимости, кислород.
И вот в этот ад кромешный ты, Янне, хочешь поскорее вернуться.
Люди с одеялами в руках — они бьют ими по земле в тех местах, откуда валит дым. Впереди угадываются языки пламени, лижущие деревья.
— Таких масштабных пожаров в наших местах еще не случалось, — говорит Зак. — Они забивают огонь, чтобы он не распространялся. Ты знаешь, что сильное пламя может перепрыгивать от одной кроны дерева к другой на пятьдесят метров? Похоже на маленький взрыв, и это очень опасно. Пожарные могут оказаться в окружении огня.
Пока жертв нет, ни среди пожарных, ни среди добровольцев.
Пусть статистика такой и останется, пусть гибнут лишь неразумные обитатели леса.
Они встречают небольшую пожарную машину, Малин узнает двух коллег Янне на переднем сиденье, но не помнит имен. Они узнают ее, кивают.
— Крутые парни, — комментирует Зак.
— Типа того, — соглашается Малин.