Свен меняет тему.
— Что касается вибратора, то на сегодняшний день технический отдел исключил триста пятьдесят производителей. Если речь вообще идет о вибраторе.
— А что по поводу рваных ран на теле Софии Фреден? — интересуется Зак. — Карин смогла определить, чем они нанесены?
— Когтями неизвестного животного.
— Луиса Свенссон держит на участке кроликов, — говорит Малин. — А у кроликов есть когти.
— В этом городе уйма людей, которые держат кроликов и других животных с когтями, — возражает Свен. — А ожерелье из звериных когтей можно купить на любом рынке.
— Да, это несколько притянуто за уши. — Малин кивает. — Понимаю.
— Что-нибудь еще?
Свен поворачивается всем корпусом к Малин и Заку.
— Мы допросили Славенку Висник, — отвечает Малин. — Между нею и двумя из трех девушек существует связь. Алиби у нее нет, но и у нас нет против нее ничего конкретного.
Малин рассказывает о связи: Тересу обнаружили у одного киоска, а Юсефин работала в другом. Это может иметь значение для следствия или оказаться случайным совпадением, однако последнее маловероятно.
— Все не могу успокоиться, — признается Малин.
— Такие совпадения довели до безумия многих полицейских, — говорит Пер Сундстен. — Какие-то связи, которые существуют, но не имеют значения для следствия. Что вы собираетесь делать дальше?
— Мы отметим это для себя. А так будем работать дальше без всяких предрассудков.
— Тяжелая следственная работа, — бормочет Зак. — Вот что нам сейчас предстоит.
— Я хотела бы еще раз поговорить с подругой Тересы Эккевед, Натали Фальк, — сообщает Малин. — Меня не покидает чувство, что она рассказала не все. Может быть, она расколется сейчас, когда ситуация резко ухудшилась. От Петера Шёльда, мнимого бойфренда, мы вряд ли услышим что-то новое.
— Допроси ее, — кивает Карим. — В нынешней ситуации терять нечего.
— Кроме того, мы получили информацию, которая содержалась в архивах на Луису Свенссон, — говорит Зак.
Малин гневно смотрит на него — почему он ничего ей не рассказал?
— Спокойно, Малин, — улыбается Зак, — только не сердись!
Все остальные смеются, и смех снимает напряжение, царящее в комнате; чувство безысходности размывается, словно все они незримо поднимаются на новый уровень в этом расследовании.
— Я получил выписку за пять минут до совещания, иначе показал бы ее тебе первой.
Зак всегда сердится на Малин, если она предпринимает что-то, не известив его, и в тех немногочисленных случаях, когда он поступал так же, она крайне обижалась, проклинала его, чувствовала себя несправедливо униженным ребенком.
— Да я бы и не решился ничего от тебя скрыть, — произносит он, и все остальные снова смеются.
«Они смеются надо мной», — думает Малин, но в их смехе чувствуется тепло, приятное тепло, а не мучительная жара лета, и она понимает, что смех им всем необходим, и ей самой в том числе.
Так важно услышать, что кто-то не воспринимает все происходящее с гробовой серьезностью.
— Заткнись, Зак! — выпаливает она, и теперь смеется даже Свен.
Но потом Зак откашливается, и серьезный настрой вновь медленно возвращается в конференц-зал.
— Судя по всему, ее мать заявила в полицию на отчима за изнасилование дочери, но заявление ни к чему не привело. Если даты верны, то ей было тогда двенадцать лет.
— Неудивительно, — пожимает плечами Малин. — Что-нибудь такое всегда рано или поздно всплывает.
Затем она вспоминает слова Вивеки Крафурд — что преступник, возможно, сам стал когда-то жертвой насилия. Всегда ли это так? Да, в той или иной мере. Одно насилие плодит другое. Эта линия уходит далеко в прошлое, к самым истокам человеческой истории.
— Но мы не можем больше трясти ее по этому поводу, — говорит Свен. — Мы и так уже достаточно на нее давили, а историй о трудном детстве в этом мире почти столько же, сколько людей.
Лицо Карима непроницаемо, и Малин видит, как мысли проносятся у него в голове. Наверняка перед его глазами встает отец, покончивший с собой, так и не нашедший себе места в шведском обществе. «Твой отец умер от горечи, до которой ты, Карим, никогда не позволил бы себе дойти», — думает Малин, и ей приходят на ум всякие штампы, которые всегда с важным видом роняет ее мама, когда что-то не ладится: «Важно не то, что с тобой происходит, а то, как ты это воспринимаешь».
Затем ей вспоминаются слова философа Эмиля Сиорана: «Истинного человека легко узнать по тому, что он отказывается разочаровываться».
Ты — самый разочарованный человек на свете, мама?
Тенерифе.
Но сейчас — о деле.
— Гипноз, — говорит Малин. — Я хотела бы допросить Юсефин Давидссон под гипнозом.
Теперь настал черед Зака обижаться, смотреть на нее вопросительно: это еще что такое? Я знал, что у тебя бродят подобные идеи, но мы ведь могли прежде обсудить это.
— Все мы знаем, что под гипнозом человек способен вспомнить то, чего не вспомнит ни при каких других обстоятельствах. Я дружу с психоаналитиком Вивекой Крафурд, которая предложила совершенно бесплатно содействовать проведению допроса Юсефин Давидссон под гипнозом.
— Ух ты! — смеется Вальдемар Экенберг, а потом добавляет: — Неплохая идейка!
— Это не должно попасть в прессу, — строго говорит Карим. — Все подумают, что мы в отчаянии, только этого не хватало!
Тем временем Зак уже справился с обидой.
— А ее родители согласятся на это?
— Не узнаем, пока не спросим.
— А сама Юсефин?
— То же самое.
— Если это удастся и сработает, возможно, дело продвинется, — говорит Свен.
— Да, есть шанс сойти с мертвой точки, — кивает Карим.
— Ну так чего же мы ждем? — восклицает Вальдемар. — Скорее тащи девчонку к своей гадалке.
Малин не знает, что на это ответить, — то ли крутой парень из Мьёльбю шутит, то ли говорит всерьез.
— Сим-салабим! — улыбается она, на всякий случай решив отшутиться, и поднимается со стула. — Я собираюсь всадить иголки в куклу вуду, так что берегись, Вальдемар!
После совещания Экенберг подходит к ее столу.
«Чего ему нужно?» — думает Мачин.
— Форс, послушай, — говорит он. — У тебя такой довольный вид…
— Довольный?
— Ну да, сама понимаешь — как у человека, который только что хорошо потрахался. Куда за этим пойти в вашем городе?
И Малин снова не знает, что сказать или сделать. Такого удивления она не испытывала с трех лет, когда по ошибке хлебнула кипятка из чашки, в которой, как она думала, находился холодный сок.