Но потом ей исполнилось сорок пять, и все закончилось.
Такая судьба выпала не им одним.
И теперь я стою в нашем саду. Небо темнеет. В далеких галактиках зажигаются звезды. Земная жизнь замыкается в себе самой, и я могу совершенно откровенно сказать, что по-прежнему люблю ту женщину, которая стоит в кухне.
Пер Сундстен ждет возле павильона быстрой еды в Буренсберге — это прапрадед современных шведских павильонов, построенный в пятидесятые годы, с прилегающим к нему залом ожидания для пассажиров автобусов. Пер заказал большой гамбургер с сыром, собирается взять его с собой к каналу и спокойно съесть, глядя на лодки, прежде чем двинуться домой в Муталу.
Плюсы холостяцкой жизни — я могу распоряжаться своим временем как хочу, никто не имеет права указывать мне, что делать.
— Пожалуйста!
Хозяин павильона иммигрантского происхождения протягивает ему гамбургер; сыр расплавился и почти стекает с краев мясной котлеты.
Пер садится на скамейку у канала.
Мужчина и женщина его возраста проплывают мимо на голубой яхте. Расположившись на сиденьях, они попивают вино и машут ему, а он делает глоток шоколадного напитка из своей бутылочки и машет им в ответ.
Экенберг сумасшедший. Но при этом рядом с ним как-то спокойно. Он свое дело знает. Сам я больше чувствовал бы себя на месте в отделе экономических преступлений в Стокгольме.
Мутала. Она чем-то похожа на Кальмар, где он вырос. Бывший промышленный городок, ныне охваченный наркоманией и другими проблемами, внешне — полная идиллия. Но не самое подходящее место для тридцатилетнего молодого человека.
Дело, над которым они работают. Он ничего в нем не понимает. Версии пересекаются, а он как будто плывет по течению, ничего не может добавить к расследованию.
Форс. Она работает самозабвенно почти до маниакальности, это даже немного пугает. Но если кто-то в состоянии разгрызть этот орешек, так это она.
Он откусывает еще кусок. Мимо проплывает очередная яхта, в ней сидит мужчина. «Он какой-то одинокий», — думает Пер.
Зак кладет в рот очередную порцию камбалы. Жена смотрит на него, потом со значением переводит взгляд на кухонный стол, где разложены каталоги турфирм, открытые на страницах с рекламой разных туров: Солнечный берег, Крит, Коста Дорада. Мечты в подарочной упаковке.
— Я не в состоянии даже думать об этом. О поездке.
Она садится напротив него, показывает на снимок Солнечного берега.
— Вот этот тур совсем дешевый. Что ты думаешь?
— Ты разве не слышала, что я сказал?
Кухня вдруг кажется тесной и маленькой, коричневые деревянные дверцы шкафов как будто выгибаются ему навстречу, и Заку очень хочется сбежать в сад, но жена не оставляет его в покое.
— Леннарт и Сив ездили в прошлом году на Крит и остались очень довольны. Сейчас, когда здесь такая хорошая погода, в турфирмах наверняка большой выбор туров.
— Вкусная рыба. Камбала в это время года вообще хороша.
— Или, например, что ты скажешь по поводу Испании? Классический вариант.
Она перелистывает один из каталогов.
— Послушай, забронируй, если тебе так хочется. Но если мы не раскроем преступление, которое сейчас расследуем, я не смогу никуда поехать.
— А как насчет Римини?
Он смотрит на нее. Мать Мартина, его жена. «Кто ты?» — думает он. Расследование, зной, свет, пыль и стройные ноги Карин Юханнисон в машине, обтянутые узкой белой юбкой. Все это создает отчуждение, делает его чужестранцем в своей собственной жизни.
Карин Юханисон стоит совершенно голая перед бассейном на веранде своего дома, одного из самых больших в Рамсхелле. Благодаря разросшимся кустам сад полностью скрыт от посторонних глаз. В воздухе повис запах серы и смолы.
Калле сидит в гостиной перед телевизором. Смотрит один из своих любимых фильмов, комедию Фрэнка Капры.
Бассейном они обзавелись весной, оба мечтали об этом. Через соседей нашли женщину, которая помогает его обслуживать: она приходит, когда их нет дома, очищает дно, дозирует хлорку. Сама Карин никогда с ней не встречалась, но Калле утверждает, что она производит впечатление знающего человека, хотя и неразговорчива, и берет наличными.
Какая разница?
Карин думает о том, что сказал в машине Мартинссон.
О нем.
Он почти на десять лет старше, и она долго ломала голову, что он имеет против нее, но поверила его словам, что теперь с этим покончено. А как он на меня смотрел! Я могла бы остановить машину, и мы бы занялись тем, чем другие занимаются на обочине.
Долгое, жаркое, сумасшедшее лето.
Жар вокруг меня.
Жар внутри меня.
«Но я сбегу от зноя», — думает Карин и отталкивается ступнями, на мгновение повисает в воздухе, а потом тело рассекает поверхность воды, погружаясь в прохладу и восхитительную тишину.
Малин залезла в кровать рядом с Туве.
Туве спала в ее постели, все еще не оправившись после долгого перелета. Малин разбудила ее, отругала.
— Мобильник разрядился, я только встретилась с Юлией, мы поели мороженого в мороженице, а потом поглазели на народ на площади Стураторгет. Успокойся, мама!
И Туве снова заснула. Малин тоже почувствовала, как она устала. Выпила на кухне полстакана текилы. Подумала, что они приближаются к развязке, что скоро все будет кончено. Почувствовала, что тревога не отпускает.
А затем вернулась к Туве. Сняла с себя все, кроме трусиков, залезла под простыню и почувствовала тепло дочери, легкую вибрацию, создаваемую ее бьющимся сердцем. Разве этого мало, чтобы продолжать жить и бороться?
Двадцать четвертое июля, суббота
Что делать со всеми этими людьми? С теми, кто не может совладать со своими страстями и вредит другим из-за собственных душевных травм?
Создать для них огромный лагерь в Норрланде. [25]
Выделить им скалу, с которой они могли бы бросаться в море.
Лечение гормонами. Кастрация. Электронное слежение.
Раннее утро. Пер Сундстен никак не может привести в порядок мысли. Они с Вальдемаром Экенбергом идут вслед за сонным Арто Соваласки через прихожую в его красном домике на окраине Лингхема, спальном районе к востоку от Линчёпинга. Несколько минут назад они прошли по ухоженному саду, хотя и с выгоревшей травой, как и везде сейчас; кусты крыжовника сплошной стеной стояли вдоль дорожки, ведущей к дому.
— Я понимаю, почему вы здесь. Тем более в субботу и все такое прочее. Вам что, не дают выходного?