Но ты ведь так или иначе знаешь все это. Ты понятливей, чем я была когда-то.
— Туве, что такое?
Малин поудобнее устраивается на диване и приглушает телевизор, так что ведущий выпуска новостей лишь беззвучно открывает рот.
— Ты звонила дедушке?
Черт!
— Разве мы не договаривались, что позвонишь ты?
— Ты не будешь звонить?
— Я не знаю, но, как бы то ни было, мы должны сделать это сейчас.
— Я позвоню, — отзывается Туве с кухни.
И Малин слышит, как она поднимает трубку, набирает номер и наконец говорит:
— Дедушка, это Туве… Да, да, звучит великолепно… Билеты… Когда?… Двадцать шестого?.. И еще, тут такое дело… У меня есть парень… Маркус, на два года старше… И я подумала, что он может присоединиться… Да… к вам… на Тенерифе… Его родители согласны… Ой, ну… Будет лучше, если ты поговоришь с мамой… Мама, мама, дедушка хочет поговорить с тобой.
Малин поднимается и проходит на кухню. Запах вчерашнего ужина еще не выветрился.
Она берет трубку у Туве и прикладывает к уху.
— Малин, это ты? — Голос у отца злой, срывающийся на фальцет. — Как ты себе это представляешь? Какой-то Маркус присоединится? Это твоя выдумка? Стоит оказать тебе малейшее доверие, как ты обязательно должна злоупотребить им. Или ты не понимаешь, что сейчас, когда мы хотели дать Туве возможность увидеть Тенерифе, ты все испортила…
Малин отрывает трубку от уха и ждет. Туве в нетерпении топчется рядом, и Малин качает головой, готовя ее к неизбежному. Она видит, как все тело Туве выражает разочарование, как опускаются ее плечи. Малин снова подносит трубку к уху — тишина.
— Папа? Ты здесь? Ты закончил?
— Малин, что заставило тебя вбить в голову Туве подобную чушь?
— Папа, ей тринадцать. У тринадцатилетних девочек есть парни, с которыми они хотят общаться во время каникул.
Малин слышит щелчок и вешает трубку.
Шепчет, положив руку на плечо Туве:
— Не расстраивайся, старушка, но, похоже, дедушка не в восторге от идеи насчет Маркуса.
— Тогда я останусь дома, — говорит Туве, и Малин чувствует в ее голосе решительное и бескомпромиссное упрямство, напоминающее ее собственное.
Бывают ночи, когда кровать кажется бесконечно широкой. Они вмещают в себя все одиночество вселенной. Бывают ночи, когда кровать мягкая и много обещает, а ожидание сна — лучшее время суток. Наконец, бывают ночи, как эта. Когда кровать жесткая и матрас тебе враг, который старается даже мысли в голове у тебя перепутать и как будто хочет посмеяться над твоим одиночеством.
Малин вытягивает руки вперед. Пустое пространство холодно, как ночь за окном. И его здесь намного больше. Она знает, что стоит только протянуть руки — и они встретят пустое пространство.
Янне.
Она думает о Янне.
О том, как он начинает стареть, как они оба стареют.
Она хочет подняться, позвонить ему. Но ведь он спит, или сейчас на станции, или… Даниэль Хёгфельдт. Нет, только не это ночное одиночество, оно хуже всего. Настоящее одиночество.
Малин отбрасывает одеяло.
Поднимается с постели.
В спальне темно, бессмысленно пусто.
Она нащупывает на письменном столе свой переносной проигрыватель. Она знает, какой там сейчас стоит диск, и надевает наушники. Потом ложится снова, и скоро мягкий голос Марго Тимминс уже струится ей в уши.
Канадская группа «Cowboy Junkies». Еще пока они не стали такими скучными.
Тоска одинокой женщины разрешается триумфом последней строки: «…I kind of like the few extra feet in my bed…» [49]
Малин снимает наушники, нащупывает телефон и набирает номер Янне. Он отвечает после четвертого сигнала.
Она молчит.
— Малин, я знаю, что это ты.
Молчание.
— Малин, я знаю, что это ты, — повторяет он.
Это единственный голос, который ей нужен, — мягкий, спокойный и надежный.
Его голос — как объятие.
— Я тебя разбудила?
— Ничего страшного. Ты знаешь, что я плохо сплю.
— Я тоже.
— С каждой ночью все холоднее. Это самая холодная из тех, что до сих пор были. Ты согласна?
— Да.
— Как хорошо, что у меня новый котел.
— Это здорово. Туве спит. С Маркусом и Тенерифе ничего не получится.
— Он рассердился?
— Да.
— Они никогда не поймут.
— А мы, мы поймем?
— Этой зимой я, наверное, израсходую массу бензина, — говорит Янне вместо ответа.
Потом вздыхает в трубку:
— Давай спать, Малин. Спокойной ночи.
Пятнадцатое февраля, среда
Церковь как будто уже привыкла к холоду. Ее штукатурка словно поседела под тонким покровом инея. Но деревья все еще сопротивляются, а пляжи и голубое небо на плакатах в окне бюро путешествий по-прежнему выглядят как насмешка.
Пахнет свежей выпечкой. Малин поднялась рано и успела поставить в духовку замороженные багеты. Она уже съела пару штук, с абрикосовым повидлом и вестерботтенским сыром, и сейчас любуется видом из окна.
На столе за ее спиной лежит свежий номер «Корреспондентен». У нее не хватает сил даже листать его. Все та же первая страница.
«Полиции предъявлено обвинение в преследовании».
«Издевательство, а не заголовок», — думает Малин, попивая кофе и разглядывая рекламные объявления универмага «Оленс» с пуховиками и шапками.
Однако еще большее издевательство — сам текст. Глупая шутка, ложь.
Несмотря на то что у полицейских нет никаких доказательств связи семьи Мюрвалль с убийством Бенгта Андерссона, они уже по меньшей мере семь раз допрашивали семидесятидвухлетнюю Ракель Мюрвалль в ее доме. Не далее как год назад Ракель Мюрвалль перенесла мини-инсульт… Похоже, мы имеем дело с откровенным преследованием со стороны полиции…
Подпись Даниэля Хёгфельдга. Так что он снова здесь. Во всей своей красе. Жесткости. Где он был?
Рядом короткая заметка о том, что ситуация с выстрелами в окно квартиры Бенгта Андерссона прояснилась. Однако полиция не связывает их с самим убийством. Реплика Карима Акбара: «Связь здесь в высшей степени маловероятна».
А Малин сидит за кухонным столом.
Листает газету.