Она улыбнулась мне широкой и чуть плотоядной улыбкой:
— Привет! Это ты звонил?
— Звонил? — переспросил я. — Насчет чего?
Сигарета подпрыгнула у нее во рту.
— Насчет номера.
— Нет, — сказал я. — Я частный сыщик.
Она засмеялась, зажав сигарету зубами.
— Без балды?
— Без балды.
Она вытащила изо рта сигарету, стряхнула пепел на пол и наклонилась над стойкой.
— Как Магнум? — спросила она.
— Точь-в-точь, — согласился я и поиграл бровями, копируя Тома Селлека.
— Я ни одной серии не пропускаю, — сказала она. — Красавец мужчина был, а? — Она приподняла бровь и чуть более низким голосом спросила: — Почему мужики перестали носить усы?
— Потому что люди сейчас же решат, что ты или гомик, или деревенщина, — предположил я.
Она кивнула:
— Ну да. А жалко.
— Кто бы спорил, — сказал я.
— Мужик с усами — это что-то.
— Сто пудов.
— Ну ладно, а ты чего пришел-то?
Я показал ей вырезку из газеты с фотографией Карен Николс:
— Видела ее раньше?
Она пристально вгляделась в фотоснимок и покачала головой:
— Это вроде та самая девчонка?
— Какая девчонка?
— Ну, та самая, которая с крыши сиганула.
Я кивнул:
— Мне говорили, она тут какое-то время жила.
— Не. — Она понизила голос. — Для такого местечка, как наше, она выглядит больно прилично. Сечешь?
— А что за народ у вас тут останавливается? — спросил я, как будто сам не догадывался.
— Не, народ хороший. Отличный народ. Соль земли. Но на вид попроще. Байкеров много.
Как я и думал.
— Дальнобойщики еще.
Понятно.
— Ну и еще всякие. Отсидеться в тишине, собрать мозги в кучку, подумать, что дальше делать.
Читай: наркоманы и отпущенные на поруки.
— Одиноких женщин много?
Ее ясный взгляд затуманился.
— Ладно, солнышко, хорош ходить вокруг да около. Чего тебе здесь надо?
Ну точь-в-точь подруга гангстера. Магнум был бы доволен.
Я спросил:
— А не было тут женщины, которая опаздывала с оплатой? На неделю или больше?
Она опустила взгляд на лежавшую перед ней конторскую книгу, а затем облокотилась о стойку. В ее глазах снова вспыхнуло веселье.
— Может, и была.
— Может, и была?
Я тем же жестом оперся о стойку локтем.
Она улыбнулась и передвинула свой локоть чуть ближе.
— Ага. Может быть.
— Можешь мне что-нибудь о ней рассказать?
— Конечно, — сказала она и опять улыбнулась.
Хорошая у нее была улыбка — в ней сохранилось что-то от детства, от той поры, когда в ее жизни еще не было ни сигарет, ни иссушившего кожу солнца. Когда жизнь ее еще не потрепала.
— Мой старик может тебе еще больше рассказать.
Я не был уверен, кого она имеет в виду, отца или мужа. В здешних краях «старик» мог означать и то и другое. Черт, в здешних краях он мог быть тем и другим одновременно.
Я не отодвинул локоть ни на дюйм. Рисковать так рисковать.
— Например?
— Например, может, стоит начать с хороших манер? Как тебя звать-то?
— Патрик Кензи, — сказал я. — Но друзья зовут меня Магнум.
— Блин, — хохотнула она. — Спорю, что ты брешешь.
— Спорю, что ты угадала.
Она протянула мне ладонь. Я сделал то же самое, и мы обменялись рукопожатиями, не отрывая от стойки локтей, как будто собирались заняться армрестлингом.
— А я Холли, — сказала она.
— Холли Мартенс? — спросил я. — Как в старом фильме?
— Каком?
— «Третий человек», — сказал я.
Она пожала плечами.
— Когда мой старик купил это заведение, оно называлось «Приют Молли Мартенсон». Вывеска неоновая на крыше, по ночам горит — залюбуешься. А у моего старика, у Уоррена, есть приятель, Джо, рукастый хоть куда. Так Джо снял букву «М» и заменил на «X», а заодно и «ОН» убрал. Стало чуть кривовато, но в темноте все равно красиво.
— А «Приют» куда делся?
— А он вообще был не неоновый.
— И слава богу.
Она хлопнула рукой по конторке.
— Вот и я так сказала!
— Холли! — послышался голос из глубины помещения. — Мне твоя мышь документы обосрала!
— Я мышей не держу! — крикнула она в ответ.
— Ну, значит, это твоя карликовая свинья! Говорил же тебе: не выпускай этих тварей из клеток!
— Я развожу морских свинок, — мягко сказала она, словно делясь со мной сокровенной тайной.
— Я заметил. И хомяков еще.
Она кивнула.
— Были еще хорьки, но они сдохли.
— Жалко, — сказал я.
— Любишь хорьков?
— Вообще-то нет. — Я улыбнулся.
— Просто у тебя их никогда не было. Они прикольные. — Она прищелкнула языком. — До того прикольные, ты даже не представляешь.
У нее за спиной послышались скрип и щелканье — слишком громкие, чтобы исходить от хомяков, — и в комнату, сверкая хромом, въехала черная инвалидная коляска, в которой восседал Уоррен.
Ног ниже коленей у него не было, зато все остальное поражало габаритами. Он был одет в черную майку, сквозь которую проглядывали могучая грудь и здоровенные, как бревна, руки, увитые толстыми веревками жил. Светлые, почти белые, как у Холли, волосы, выбритые на висках, были зачесаны назад и свисали до плеч. На лице у него играли желваки размером с чайное блюдце. Руки в черных кожаных перчатках с обрезанными пальцами, казалось, были способны переломить телеграфный столб как соломинку.
Он двигался к Холли, не удостоив меня даже беглым взглядом.
— Милая? — сказал он.
Она повернула голову и посмотрела на него с такой всепоглощающей любовью и нежностью, что в помещении стало как будто теснее.
— Да, солнышко?
— Не знаешь, куда я положил таблетки? — Уоррен подъехал к стойке и принялся шарить взглядом по полкам внизу.
— Белые?
На меня он по-прежнему не смотрел.
— Нет, желтые, которые мне в три часа надо принимать.