— Мистер Кензи, не могли бы вы подробнее рассказать, как это произошло?
— В челюсть, насколько я помню, он заехал мне ногой с разворота. Впрочем, я не уверен. Он проделал это очень быстро. Уделал меня не хуже Дэвида Кэррадайна. [16]
— Мой сын не владеет карате.
— А когда вы в последний раз его видели? — спросила Энджи.
— Десять лет назад.
— Тогда давайте предположим, что за это время он кое-чему научился, — сказал я. — Но вернемся к Наоми.
Кристофер Доу поднял ладонь:
— Секунду. Скажите мне, как он двигался.
— Как он двигался?
Он развел руки:
— Как он двигается? Например, как ходит?
— Плавно, — сказала Энджи. — Можно сказать, почти скользит.
Кристофер Доу разинул рот и тут же ошеломленно прикрыл его ладонью.
— Что? — спросила Энджи.
— У моего сына, — сказал Кристофер Доу, — от рождения одна нога короче другой на два с половиной дюйма. У него очень узнаваемая походка, но уж изящной ее никак не назовешь.
Энджи полезла в сумочку и достала снимок, на котором мы с Уэсли стоим на крыше парковки.
Она протянула его доктору Доу:
— Это Уэсли Доу.
Доктор Доу взглянул на снимок и положил его на стоявший между нами кофейный столик.
— Этот человек, — сказал он, — не мой сын.
С веранды полускрытый рощицей пруд, в котором утонула Наоми Доу, казался голубоватой лужей. Под жаркими лучами солнца он словно скукожился, словно еще чуть-чуть, и окончательно уйдет в землю, оставив после себя жидкую грязь. Мелкая оспина на теле природы, он выглядел слишком незначительным, чтобы забрать чью-то жизнь.
Я оторвал взгляд от пруда и перевел его на лежавшую на кофейном столике фотографию.
— Тогда кто это?
— Понятия не имею.
Я ткнул пальцем в снимок:
— Вы уверены?
— Мы о моем сыне говорим, — произнес Кристофер Доу.
— Десять лет прошло.
— Моем сыне, — повторил он. — А этот на него даже не похож. Может быть, есть что-то общее в форме подбородка… Но не более того.
Я вскинул руки, подошел к окну и стал смотреть на гладь бассейна, в которой колыхалось отражение особняка.
— Давно он вас шантажирует?
— Пять лет.
— А исчез он десять лет назад.
Он кивнул:
— В первые пять лет он снимал деньги с доверительного счета. Потом они закончились, и он связался со мной.
— Как?
— Позвонил по телефону.
— Вы узнали его голос?
Он пожал плечами:
— Он говорил шепотом. Но упоминал о таких вещах, которые мог знать только Уэсли. Проинструктировал меня, чтобы каждые две недели я почтой посылал ему по десять тысяч. Адреса постоянно менялись. Иногда это был абонентский ящик, иногда — отель, иногда — городской адрес. Разные города, разные штаты.
— А что-нибудь постоянное во всем этом было?
— Только размер суммы. И так четыре года. По десять тысяч каждые две недели. Из почтовых отделений в Бэк-Бей. Все остальное каждый раз менялось.
— Вы говорите, это продолжалось четыре года, — сказала Энджи. — А что изменилось в прошлом году?
— Он решил, что хочет половину, — хрипло выдавил он.
— Половину вашего состояния?
Он кивнул.
— И каковы его размеры, доктор?
— Мистер Кензи, я не вижу надобности сообщать вам размеры моего семейного состояния.
— Доктор, в моем распоряжении имеются медицинские документы, довольно убедительно доказывающие, что девочка, утонувшая в вашем пруду, вовсе не была вашей дочерью. Поэтому вы ответите на все мои вопросы.
Он вздохнул:
— Примерно шесть миллионов семьсот тысяч. Основу состояния заложил мой дед девяносто шесть лет назад, когда прибыл к этим берегам…
Я отмахнулся. Срал я на его семейные предания.
— Недвижимость сюда входит?
Он кивнул:
— Шесть миллионов семьсот тысяч в акциях, бондах, оборотных ценных бумагах, казначейских векселях и в наличности.
— И Уэсли — или человек, выдающий себя за Уэсли, или его посредник, не важно кто — потребовал от вас половину.
— Да. И сказал, что больше нас не побеспокоит.
— Вы ему поверили?
— Нет. Однако у меня не было другого выбора. С его точки зрения. Мне следовало повиноваться. К сожалению, тогда я с ним не согласился. Я думал, что у меня есть варианты. — Он вздохнул. — Что у нас есть варианты. Моя жена думала так же. Мы сказали Уэсли, что он блефует. Понимаете, мистер Кензи? Мисс Дженнеро? Мы решили, что больше не дадим ему ни цента. Даже если бы он обратился в полицию, то все равно ничего не получил бы. В любом случае нам надоело прятаться. Надоело ему платить.
— И что ответил Уэсли? — спросила Энджи.
— Он рассмеялся, — сказал Кристофер Доу. — Заявил — я цитирую: «Деньги — не единственное, что я могу у вас отнять». — Он покачал головой. — Я думал, что он имеет в виду наш дом — этот или тот, в котором мы проводим отпуск. У нас есть кое-какой антиквариат. Есть картины. Но он имел в виду совсем не это.
— Карен, — сказала Энджи.
Кристофер Доу устало кивнул.
— Карен, — прошептал он. — До самого конца мы ничего не подозревали. Она всегда была… — Он пошевелил пальцами, подбирая слово.
— Слабой? — спросил я.
— Слабой, — согласился он. — А потом в ее жизни случилось несчастье. Дэвид попал под машину. Мы полагали, что ей просто не хватило сил, чтобы принять это и продолжать жить дальше. Я ненавидел ее за слабость. Презирал. И чем ниже она падала, тем большее отвращение вызывала во мне.
— Даже когда она пришла к вам за помощью?
— Она была наркоманкой. Вела себя как шлюха. Она… — Он обхватил голову руками. — Откуда нам было знать, что за всем этим стоял Уэсли? Кто мог бы заподозрить, что один человек поставил себе целью свести другого с ума? Тем более свою сестру? Разве такое могло прийти нам в голову?
Он провел ладонями по лицу и снова уставился на меня сквозь пальцы.
— Наоми, — сказала Энджи. — Ее подменили в роддоме.
Доктор Доу кивнул.
— Почему?
Он уронил руки.
— Она родилась с пороком сердца. Этот дефект известен как общий артериальный ствол. Вряд ли обычный акушер, принимая роды, заметил бы, что с девочкой что-то не так. Но это был мой ребенок, и я сам ее обследовал. Прослушал сердце и обнаружил шумы. Более глубокое обследование подтвердило мои опасения. В те годы общий артериальный ствол считался неоперабельным пороком. Даже сегодня операции часто заканчиваются летальным исходом.