Он дернул головой, но Бубба, подавшись назад, врезался лбом в затылок Пирсу с такой силой, что раздавшийся звук напомнил мне треск разбившегося бильярдного шара.

От удара у Скотта помутился взгляд.

— Нет, — простонал он. — Нет, нет, нет, нет.

От натуги Бубба закряхтел. По ноге у него струилась кровь. Энджи на четвереньках выбралась в коридор и схватила свой пистолет.

Она поднялась на одно колено, взвела курок и направила его в грудь Пирсу.

— Не вздумай, Эндж! — рявкнул Бубба.

Энджи застыла, не снимая пальца со спускового крючка.

— Ты мой, Скотт, — хрипло прошептал Бубба в ухо Пирсу. — Ты весь мой, пупсик.

— Не надо! — взмолился Пирс. — Погоди! Нет! Не надо! Погоди! Постой!

Бубба снова закряхтел и упер дуло пистолета ему в висок. Накрыл палец Пирса своим и приложил его к спусковому крючку.

— Нет!

Бубба сказал:

— Страдаешь от депрессии? От чувства одиночества? Тебя преследуют мысли о самоубийстве?

— Не надо!

Пирс принялся лупить Буббу по голове свободной рукой.

— Тогда позвони по телефону доверия. Но не звони мне, Пирс, потому что мне на тебя насрать.

Бубба двинул коленом Пирсу в позвоночник и приподнял его над полом.

— Умоляю! — Пирс молотил ногами в воздухе. Слезы струились у него по щекам.

— Как же, как же. Конечно, конечно, — сказал Бубба.

— Господи!

— Слышь, козел? Окажи любезность, передай от меня собаке привет, — сказал Бубба и вышиб у Скотта Пирса мозги.

36

Я пять недель провалялся в больнице. Пуля вошла в левую верхнюю часть груди под ключицей и пробила ее навылет. До того как «скорая помощь» добралась до бункера, я потерял три с половиной пинты крови. Четыре дня я был в коме, а когда очнулся, обнаружил, что весь истыкан трубками, которые торчали из груди, шеи, руки и ноздрей, и подключен к аппарату искусственного дыхания. Пить мне хотелось так, что я без колебаний отдал бы все свое имущество за один кубик льда.

Судя по всему, у Доу имелись серьезные связи в коридорах власти, потому что уже через месяц после того, как мы спасли их сына, с Буббы были сняты все обвинения в незаконном применении автоматического оружия. Правильнее даже будет сказать, что эти обвинения просто растворились в воздухе. По всей видимости, в офисе окружного прокурора рассудили следующим образом: ну да, ты, парень, приперся в Плимут, ворвался в бункер вооруженный до зубов нелегальным огнестрелом, которого с лихвой хватило бы для вторжения на территорию небольшого суверенного государства, но зато спас от верной гибели сына богатых родителей. Типа все хорошо, что хорошо кончается. Окружной прокурор наверняка отнесся бы к этому делу несколько иначе, знай он, что Пирс шантажировал чету Доу фактом подмены младенца в роддоме. Но Пирс по понятным причинам свидетельствовать уже не мог, а мы, посвященные в эту тайну, предпочли обойти ее молчанием.

Уэсли Доу как-то зашел меня проведать. Он жал мне руку и со слезами на глазах благодарил меня. Он рассказал, что познакомился с Пирсом через Диану Борн, которая, наблюдая его в качестве психиатра, была к тому же его любовницей. Она — сначала одна, а потом вместе с Пирсом, — умело играла на его слабостях, постепенно перейдя к настоящему психическому насилию, например держала его на голодном пайке, подолгу не давая таблеток, обходиться без которых он уже не мог. Он признался, что идея шантажировать отца принадлежала ему, но он не предполагал, что Диана Борн и Пирс зайдут так далеко и решатся даже на убийство, лишь бы заполучить состояние Доу, которое они уже считали своим.

В середине 1998 года они взяли его в заложники, держали привязанным к стулу или к кровати, а в промежутках заставляли под дулом пистолета делать гимнастику, чтобы у него не атрофировались мышцы.

Говорить я пока не мог. Голос у меня пропал, когда пуля, пройдя рядом с ключицей, отколола от нее микроскопический фрагмент, застрявший в легком и вызвавший его коллапс. В первые несколько недель все мои попытки произнести хоть слово заканчивались тонким сипом, похожим на свист закипающего чайника или гневное кряканье обозленного Дональда Дака.

Но, даже будь у меня голос, вряд ли я стал бы вести с Уэсли Доу долгие беседы. Он произвел на меня жалкое впечатление. Мне трудно было выбросить из головы образ избалованного мальчишки, вольно или невольно заварившего всю эту кашу просто потому, что кто-то не выполнил его каприз. Его сводная сестра погибла. Винить в этом Уэсли я не мог, но и прощать его как-то не хотелось.

Когда он навестил меня во второй раз, я притворился, что сплю. Он сунул мне под подушку чек, выписанный его отцом, шепнул: «Спасибо, вы меня спасли» — и вышел из палаты.

Мы с Буббой лежали в одной и той же больнице, и на физиотерапию нас направили примерно в одно и то же время: я разрабатывал пострадавшую от ранения руку, а Бубба восстанавливался после операции по замене правой бедренной кости на металлический протез.

Странное ощущение — понимать, что обязан кому-то жизнью. Чувствуешь себя в долгу. Терзаешься сознанием своей вины. Испытываешь такую неимоверную благодарность, что она гирей повисает у тебя на сердце.

— После Бейрута было так же, — сказал Бубба, когда мы однажды вечером вместе проходили водные процедуры. — Что было, то было, и говорить об этом незачем.

— Не согласен.

— Брось, чувак. Ты сделал бы для меня то же самое.

Наверное, он прав, подумал я, и меня охватило спокойствие. Впрочем, я сомневался, что с парой пуль в бедре смог бы, как он, справиться с парнем наподобие Скотта Пирса.

— Ты сделал это ради Энджи, — продолжил он. — И ради меня тоже сделал бы.

Он кивнул сам себе.

Я сказал:

— Ладно, уговорил. Не буду больше тебя благодарить.

— Ты и вспоминать об этом больше не будешь.

— Не буду.

Он кивнул:

— Не будешь. — Бубба окинул взглядом металлические ванны, стоявшие в кабинете гидротерапии. Наши с ним находились рядом. Кроме нас, здесь было еще шесть или семь пациентов, отмокавших в бурлящей горячей воде. — Знаешь, что сейчас было бы в самый раз?

Я покачал головой.

— Травы дунуть. Прямо тут. — Он поднял брови. — Как думаешь?

— Ну да.

Он ткнул локтем средних лет учительницу в соседней ванне:

— Сестренка, не в курсе, где здесь можно дурью разжиться?

Полицейские установили личность женщины, застреленной Буббой в бункере. Ею оказалась Кэтрин Ларв, в прошлом — модель из Канзас-Сити, в конце 80-х — начале 90-х снимавшаяся для рекламы универмагов Среднего Запада. Судимостей у нее не было, да и вообще о ее жизни после отъезда из Канзас-Сити известно было не много. По словам соседей, она уехала с человеком, которого они посчитали ее бойфрендом, — красивым блондином, водившим «шелби-мустанг» 1968 года выпуска.