— Микки, — позвал я. Он с тоской посмотрел на меня. — Тебе нужен хороший адвокат? У него превосходные рекомендации.
Мы так долго сидели на ступеньках часовни Ла Виллита, глядя на пустое здание, где прежде располагалась галерея «Ручная работа», что мне показалось, будто Майя заснула. Действие адреналина закончилось. Моя одежда постепенно высыхала, но нервы оставались напряженными, и я чувствовал себя потертым и засаленным, как шелуха от тамале. [164]
И вдруг мы одновременно посмотрели друг на друга, собираясь что-то сказать.
— Ты первая, — предложил я Майе.
— Нет, просто…
— Бо слишком долго ждал, ему следовало сбежать пораньше, — сказал я. — Он пытался продолжить аферу. Бо пустил кого-то к себе в номер, усадил на диван, чтобы продать диск, и тут ему выстрелили в лицо.
Майя кивнула.
— И он бы не выглядел таким расслабленным, если бы имел дело с мафией.
— Итак, у нас имеется мертвый шантажист, — продолжал я, — второй диск исчез, Дэн Шефф кажется виновным, а Лилиан так и не появилась.
Мимо прошла пожилая пара туристов. Женщина улыбнулась — так смотрят на влюбленных, прячущихся в тени летней ночи, и печально взглянула на своего равнодушного мужа. В глазах Майи я увидел такое же выражение, и мои нервы натянулись еще сильнее.
— Что такое? — проворчал я. — Лилиан либо мертва, либо как-то замешана в том, что происходит, может быть, и то и другое. Ты хочешь, чтобы я произнес именно эти слова?
Майя почти рассердилась. Мне очень хотелось, чтобы так и произошло, однако она лишь обхватила руками колени и продолжала смотреть на пустую известняковую скорлупу галереи Лилиан.
— Нет, я не хотела, чтобы ты это сказал, — ответила Майя.
— Тогда что? Ты все еще считаешь, что я должен поверить, будто смерть моего отца не связана с последними событиями? И фотографии Холкомба — это совпадение? Ты хочешь, чтобы я обо всем забыл?
Она покачала головой.
— Я думаю о билетах на самолет.
Теперь пришел мой черед удивляться.
— Билеты? Ты имеешь в виду множественное число?
Майя взяла веточку пекана и ткнула в известковый раствор между каменными плитами. Веточка оказалась такой сухой, что тут же рассыпалась в пыль.
— Не имеет значения, — сказала она.
— Господи, Майя.
Она кивнула.
— Ты же знаешь, я не могу уехать из Сан-Антонио.
— Ты никогда и не уезжал, — сказала она. — В этом все дело.
— Вздор.
Я попытался поверить самому себе, у меня ничего не получилось, и я разозлился еще сильнее. Мимо прошла группа мексиканцев, обсуждавших удачные выходные и покупки. Они улыбнулись нам. Но ответных улыбок не дождались.
— Ладно, — сказал я Майе. — Ты хочешь, чтобы я себя дерьмово чувствовал из-за нас с тобой. Что ж, мне дерьмово. Но я не просил о поддержке.
— Однако ты не отказался от моей помощи вчера вечером, — сказала она. — Тебе бы следовало подумать, почему.
Между двумя предложениями ее глаза превратились в сталь. Впрочем, выражение моего лица тоже нельзя было назвать мирным. Я принялся считать полосы света, наблюдая за машинами, проезжавшими по Нуэва.
— Значит, уезжаешь? — спросил я.
— Трес… — Майя закрыла глаза. — Почему ты остаешься?
— Ты не хочешь, чтобы я еще раз это повторил. Ты же видела проклятые письма, Майя.
— Нет. Я видела коляску, полную кукол, в спальне взрослой женщины. Тебе не приходило в голову, Трес, что ты единственный экспонат коллекции Лилиан Кембридж, который она потеряла?
Это был один из тех моментов, когда Господь дает тебе в руки ножницы и предлагает резать по живому. Однако я лишь молча смотрел, как Майя спускается по ступенькам. Сам не знаю, почему, но, когда она проходила мимо, я уловил аромат часовни, въевшийся в балки крыльца — ладан и старый воск. Запах исповеди, крещений и свечей Лас Посадас, [165] потушенных еще до того, как Санта-Анна [166] проехал через город.
Отойдя на десять футов, Майя обернулась и посмотрела на меня. Или на часовню. У меня возникло ощущение, будто я уже стал единым целым с известняком.
— Позвони мне, расскажи, чем все закончится, — сказала она. — Если оно закончится.
Она уходила медленно, давая мне возможность окликнуть ее, остановить, но через несколько мгновений исчезла за стенами Ла Виллита и зашагала по Нуэва, где стояли такси.
Мимо прошла еще одна пожилая пара туристов, но теперь я сидел один, и никто не стал одаривать меня добрыми улыбками. Женщина взяла мужа за руку, и они заковыляли немного быстрее.
Я встал и пересек двор, чтобы заглянуть в окно галереи, где обитали лишь лунный свет и старые привидения.
— Что теперь? — спросил я.
Однако эта вечеринка была закрытой, и призраки не желали тратить на меня время. Я вытащил несколько банкнот, принадлежавших мертвецу, и отправился на поиски ближайшей бутылки текилы.
Когда мой брат Гарретт позвонил мне на следующее утро, я успел проспать около четырнадцати минут. Большую часть ночи я сидел на полу в ванной комнате рядом с унитазом, перечитывая записную книжку отца и обсуждая с Робертом Джонсоном все «за» и «против» употребления белой текилы пинтами. Только вот не помню, кто выиграл спор.
— Вам с Майей удалось найти второй диск? — прорычал Гарретт мне в ухо. — С этим у меня ни черта не получается.
Когда я снова обрел способность пользоваться голосовыми связками, я сообщил Гарретту, что у меня нет второго диска. И признался, что у меня больше нет Майи. Мой брат молчал, и я слышал, как Джимми Баффетт негромко поет о чизбургерах.
— Если бы у меня были ноги, я бы приехал к тебе и надрал твою тупую задницу, — заявил он.
— Спасибо за поддержку, — сказал я.
Он немного помолчал.
— Что произошло? — наконец, спросил Гарретт.
Я ему рассказал.
И повторил четыре строчки, которые вертелись у меня в голове уже несколько дней. Отец записал их рядом с заметками о Ги Уайте.