Солнце уже почти село, когда я доехал до Монте-Висты, по адресу, который был у всех на слуху.
Я увидел серый трехэтажный дом из необожженного кирпича-сырца, на подъездной дорожке стояли два «Кадиллака», во дворе, на ветвях большого виргинского дуба был построен детский домик из фанеры. Из домика мне улыбнулся мальчишка латиноамериканец, который тут же попытался спрятаться. У него была отцовская улыбка. Я сделал вид, что стреляю в него, и он принялся истерически хохотать. Когда я подошел к двери, то сразу уловил аромат домашних тамале, которые готовили внутри.
Когда дверь открыл Фернандо Асанте, одетый в джинсы и ковбойский свитер, я сказал:
— Где мы можем поговорить?
Другой его ребенок, маленькая девочка, подошла к нему сзади и обхватила за бедро. Асанте посмотрел на меня и жестом предложил войти.
— В чем дело, Джек? — спросил он, когда мы уселись в его кабинете.
Асанте был футбольным болельщиком — даже настольная лампа имела вид шлема, такое обычно можно увидеть в комнатах мальчишек. Кабинет оказался уютным, в нем царил легкий беспорядок, и я подумал, что ожидал увидеть совсем не такую картину.
Асанте выглядел сонным, улыбка политика бесследно исчезла.
— Я люблю все доводить до конца, — сказал я.
Асанте рассмеялся и покачал головой.
— И ты это говоришь после событий прошедших двух недель и десяти лет, сынок?
Я вытащил из кармана листок, который получил прошлой ночью в Олмос-Парк, когда заключил сделку, и показал его Асанте.
Листок не произвел на Асанте никакого впечатления.
— Ну, и что теперь? Очередные старые письма из могилы твоего отца?
Он бросил мне первую страницу сегодняшней газеты.
— Я уже видел, — сказал я.
Асанте улыбнулся, он мог себе это позволить — в газетах не упоминалось его имя.
— Вот что я думаю, мистер Асанте: вы преодолеете нынешние трудности.
Глаза Асанте превратились в два черных камушка и выражали не больше, чем глаза слепого.
— Полагаю, вы сумеете воспользоваться своими связями и повлиять на расследование настолько, что выйдете сухим из воды. Я изрядно вам помог, изъяв большую часть вещественных доказательств — ваши адвокаты будут в полном восторге. Если диски не увидят свет, а вы знаете, что до сих пор они еще не стали достоянием общественности, нет никаких прямых улик, которые позволят связать вас со строительными аферами. Шеффам и Кембриджам предъявят обвинение в мошенничестве — я не знаю, чем закончится суд, — естественно, они попытаются утащить вас за собой, но могу спорить, что вы спасетесь. Если только не появятся диски.
— Давай немного расслабимся, — сказал мне Асанте. — У тебя ничего нет, сынок. Если бы у тебя были улики, ты бы уже передал их своим друзьям в полицейском департаменте. И тогда нам осталось бы только наблюдать за отправлением правосудия в суде, не так ли, Джек?
Я пожал плечами.
— Вполне возможно.
Асанте посмотрел на листок бумаги, которым я постукивал по столу, и на мгновение его уверенность дала трещину.
— Интересно, что там у тебя такое, сынок?
В дверь постучали. В комнату вбежал сын Асанте, обогнул письменный стол и взобрался на колени к отцу, но неожиданно засмущался и спрятал лицо в ладонях. Потом он что-то прошептал отцу на ухо, получил поцелуй и умчался.
Лицо Асанте смягчилось, когда он смотрел ребенку вслед, но когда повернулся ко мне, глаза вновь стали жесткими.
— Мой обед уже готов, — сказал он.
Я кивнул.
— Тогда буду краток. Я не могу сидеть и ждать, пока вы придете ко мне за дисками, мистер Асанте. Рано или поздно, вы сделаете такую попытку. Даже если я их уничтожил — у вас все равно никогда не будет полной уверенности, что это так. Ради собственного спокойствия вы попытаетесь заполучить диски. Я мог бы передать их полиции, но я почему-то не доверяю полиции и судам, когда речь идет о таких вещах. Они ведь не сумели найти убийцу моего отца. Вот почему я решил заключить сделку.
Я развернул листок бумаги и подтолкнул его к Асанте по поверхности стола.
Асанте посмотрел на подпись, нахмурился и подвинул листок обратно ко мне. Он ничего не понял.
— И что это такое?
— Расписка за мои диски. Ги Уайт всегда пишет расписки. В некоторых вопросах он ведет себя честно.
С минуту Асанте смотрел на меня, он все еще не понимал.
— Все десять лет Уайта бесило ваше поведение, — объяснил я. — Вы подставили его с убийством моего отца и пытались повесить на него смерть Гарзы и Мораги. Поэтому мы заключили сделку. Мы с мистером Уайтом теперь владеем контрольным пакетом акций на Фернандо Асанте.
Наконец Асанте начал понимать, и краска отлила от его лица. Большего мне и не требовалось. Я встал, собираясь уйти.
— Мне не известно, какие требования предъявит Ги Уайт, чтобы не пускать диски в дело, мистер Асанте, но свои я сообщу вам сейчас. Завтра вы созовете пресс-конференцию и заявите, что не станете баллотироваться на пост мэра. Вы скажете, что вас вполне устраивает ваше нынешнее положение — разочарованный маленький человек, занимающий скромное место. Я пока не знаю, какие у вас появятся планы в дальнейшем, но вы еще меня услышите. Можете в этом не сомневаться — и так будет до конца вашей жизни.
— Трес…
Асанте произнес мое имя так, словно только сейчас сообразил, с каким Наварром говорит. Мне понравилось то, как он его выговорил.
— Наслаждайтесь вашим обедом, — сказал я.
Я ушел, а он так и остался сидеть за столом, глядя на лампу в форме футбольного шлема, — из коридора неслись голоса детей, которые его звали. Жена Асанте, очень симпатичная женщина, улыбнулась мне, когда я уходил. Стол был уже накрыт, дети подпрыгивали на своих местах, им не терпелось произнести молитву. Никогда в жизни домашние тамале не пахли так вкусно.
— Я хорошо выгляжу? — спросила Лилиан.
Мы оба знали, что ответ «да», но я все равно сказал, что она выглядит превосходно.
Мы прошли мимо охранника и журналистов в вестибюле и поднялись на северо-западном лифте больницы. Мы с Лилиан надели все черное, чтобы принять участие в церемонии, которая должна состояться днем, поэтому я с радостью спрятался от полуденного солнца. Всего несколько минут в помещении с мощными промышленными кондиционерами больницы, и подкладка моего полотняного пиджака стала похожа на мешок для попкорна в микроволновой печи.
Я старался не думать о том, что происходит под одеждой Лилиан. Она была в черном облегающем платье, в стиле Джеки О, [200] без чулок и в черных босоножках на высоких каблуках.