– Да, и по прошествии целого столетия в этом доме снова начали происходить странные вещи. Только на этот раз нет орангутанга, на которого их можно списать…
Старый краевед ничего не ответил.
Следователь поблагодарил его и собрался уже уйти, но в последний момент передумал. Он достал из портфеля карту, которую нашел в рюкзаке погибшего туриста, и показал ее Сычу.
– Вы случайно не знаете, что отмечено здесь крестиком? Я сравнил эту карту с подробной топографической картой района, так на этом месте ничего нет, кроме огромного болота…
– Ну-ка, дайте взглянуть… – Краевед придвинул к себе мятую карту, сдвинул очки на нос и нахохлился, отчего еще больше стал похож на старого сыча.
– Откуда это у вас? – проговорил он наконец, повернувшись к Малашкину.
– Ну, вообще-то, есть такое понятие – тайна следствия…
– Ладно, не так уж важно! – Старик снова придвинул к себе старинную карту района. – Видите, на карте начала двадцатого века в этом месте, посреди Суоярвинского болота, отмечено кружком поселение – деревня вепсов. По переписи девятьсот второго года в ней обитало тридцать два человека. А на всех более поздних картах эта деревня не отмечена. Считают, что ее жители то ли вымерли от какой-то болезни, то ли просто покинули деревню и перебрались в более подходящие для обитания места. Но среди жителей соседних деревень ходили какие-то странные слухи. Будто бы без малого сто лет назад по тайной тропе через болото выбрался старик, последний житель той деревни. Он едва мог идти, трясся от страха и повторял одно только слово: «Кровь! Кровь!»
К утру тот старик умер, и больше о деревне болотных вепсов никто ничего не слышал.
– Вот как… негусто… – вздохнул Малашкин.
– Уж извините – что знал, то и рассказал. Еще могу добавить лишь одну деталь, возможно, она вас заинтересует… – Старик выдвинул ящик стола и достал оттуда пожелтевший листок бумаги. – Один крестьянский мальчик, который в детстве жил в деревне возле болота, куда пришел умирать тот старик, хорошо рисовал. Позднее он выучился в Выборге, стал художником. Скончался он лет двадцать назад. Так вот, в его архиве я нашел вот этот рисунок. Судя по бумаге и другим признакам, этот рисунок сделан как раз в то время, когда обезлюдела деревня вепсов.
На листке бумаги простым карандашом был очень живо нарисован бледный, изможденный, еле живой старик в рубахе с вышивкой по воротнику. Рядом были отдельные зарисовки – орнамент той же вышивки, резная ручка посоха и какой-то деревянный кругляшок с вырезанным на нем символом – восьмиконечный крест в круге.
– Вышивка на воротнике – вепсская, – продолжал говорить краевед. – Так что можно уверенно утверждать, что на этом рисунке изображен тот самый несчастный старик, последний житель вымершей деревни на болоте… Судя по посоху с резной ручкой, этот старик был нойдом, так у вепсов называется колдун, знахарь. Раньше в каждой вепсской деревне был нойд – он не только боролся со злыми духами, но был по совместительству лекарем.
– А вот это что такое? – перебил его Малашкин, указывая на крест в круге.
– А, это! – старик оживился. – Это оберег, защита от злых духов. Вепсы носили такие обереги на груди под одеждой или вешали перед входом в свое жилище. Они верили, что оберег защитит их от куржаков – злых духов, которые обитают на кладбище и по ночам нападают на людей, чтобы выпить их кровь. Как вы видите, крест, который вырезан на нем, – не совсем христианский. Это – древний солнечный символ, общий для всех угро-финских народов…
– То есть у венгров тоже такой был?
– В древности – вне всякого сомнения, – подтвердил старик. – Венгры называли этот крест «рука Бога», венгерское название очень трудное, воспроизвести его я не в состоянии…
Малашкин внимательно слушал его и разглядывал старый рисунок.
Он не сомневался, что уже видел точно такой же восьмиконечный крест, заключенный в круг, на двери того злополучного дома и на воротах, и еще где-то…
И это его очень беспокоило.
Следователь Малашкин был человеком очень здравомыслящим. Всю свою сознательную жизнь он верил только в то, что видел собственными глазами, а любую мистику считал порождением больного воображения. Но в том деле, которым ему сейчас пришлось заниматься, было слишком много такого, что не поддавалось объяснению.
– Да, вот еще что, – спохватился Малашкин, прежде чем уйти. – А что же было в этом злосчастном доме после войны?
– После войны? – Краевед снова углубился в свои бумаги и выдернул из папки очередной листок с таким радостным видом, с каким рыболов вытаскивает килограммового леща. – Вот оно! До девяносто четвертого года прошлого века в этом здании находился санаторий-профилакторий НИИОИ имени Инститориса.
– Кто это такой – Нииои Инститорис? – осведомился Малашкин. – Странное какое-то имя, да и фамилия ничуть не лучше.
– НИИОИ – это не имя, – возразил Сыч, – это аббревиатура, проще говоря – сокращение. Научно-исследовательский институт особых исследований. Профилакторий принадлежал этому институту и назывался именем Инститориса, а кто такой этот Инститорис – понятия не имею, – Сыч пожал плечами. – Может быть, какой-то финский революционер. Или деятель международного рабочего движения. Так вот, до девяносто четвертого года дом был на балансе этого института, надо думать, сотрудники института отдыхали там и поправляли здоровье, а потом его продали гражданину Венгрии Иштвану Дьерди.
– НИИОИ… – Малашкин записал название института в свой блокнот. – Ну-ну, узнаем, что это за такой особый институт…
Он поблагодарил краеведа и отправился восвояси.
После страшной расправы со Стефаном Данешти бояре притихли и молча сопроводили нового правителя в княжеские хоромы, где был уже приготовлен праздничный пир. Столы ломились от изысканных кушаний. Безмолвные слуги стояли вдоль стен, ожидая приказаний.
Владислав, однако, не притронулся к яствам. Пригубив чарку венгерского вина, он обвел присутствующих мрачным взглядом и проговорил:
– А что же я не вижу любезного брата своего Мирчо?
Бояре застыли в страхе: уже два месяца прошло с той ночи, когда семеро из них, сговорившись с воеводами и подкупив княжескую стражу, ворвались в опочивальню государя Мирчо и задушили его шелковым шнурком. Турецкий султан прислал на замену Мирчо его младшего брата Владислава, и вот теперь, по всему выходит, Влад собирается сурово покарать заговорщиков…
– Что же вы молчите, бояре? – Правитель поднялся, взялся за драгоценную рукоять своей сабли, взглянул на янычар, безмолвно стоявших возле входа в покой.
– Дозволь молвить, государь! – проговорил, низко поклонившись, самый старый из бояр, не замешанный в заговоре.
– Говори! – бросил ему правитель небрежно, как бросают кость голодной собаке.
– Твой высокородный брат, государь, скончался в день святого Трифона и похоронен по христианскому обряду.