– И что вышло? – спросил я.
– Чуть в трубу не вылетели с такой благотворительностью, – с печальной усмешечкой поведал мне Алехин. – Такой бардак начался! Работать стали через пень колоду, водку жрать, наряды путать… Один раз чуть нашу фирму вообще под монастырь не подвели. Вместо Солнцевского, понимаешь, завалились на Кунцевское. Первое – ладно, ведомственное, а второе-то – режимное. Филиал Новодевичьего. Там как раз какого-то маршала закапывали, официальные лица, кто-то из Генштаба, из президентской администрации, охраны полно, снайперы… И тут через главные ворота вваливают эти пьяные рожи на нашем фирменном «уазике» и по центральной аллее, да на полном ходу… Дегенераты! Сколько нам потом стоило отмазаться в мэрии, я тебе не скажу. Да ты и не поверишь. Два дня были под угрозой закрытия, чудом спаслись. Представляешь теперь, из кого рабочую силу вербуем?
– Представляю себе, – сказал я. – Видел, заводная публика. За пару поллитровок Джека-Потрошителя в отцы родные произведут… – И я в двух словах пересказал Алехину мемуар, услышанный мною за пять минут до открытия дверей «Норда».
Как только я упомянул об «ИВЕ» и Иринархове, Мишка помрачнел и выругался смачно.
– Тебе тоже эта реклама плешь проела? – сочувственно поинтересовался я у хмурого Алексея. Приятно было видеть человека, который не сходит с ума от радости при упоминании о нашем дорогом Авдеиче. Наверное, в Москве таких людей большинство, подумал я. А на экранах ТВ мелькает придурковатое меньшинство. Оно-то нам и бросается в глаза.
– Да не только реклама! – буркнул Мишка. – Эти твари нас кинули на десять лимонов. Подрядили наших бомжей ямки копать под свои гребаные транспаранты. Работа была срочная, как положено, договорились о наценке… А потом, когда дело до оплаты дошло, они и наехали. Дескать, передумали, щиты рекламные поставили уже без вашей помощи и вообще будьте довольны, что к вам обратились такие серьезные господа! И расплатились, волки, только по квитанции. По официальной, гниды, которую мы для налоговой составляем. Вот дешевки! Теперь вокруг всей Москвы вкопают плакаты и с ивой, и с этим бородатым ублюдком… И практически за наш счет! Обидно ведь, Яш.
– Само собой, – согласился я – Экономные, сволочи. Если со всеми честно расплачиваться, откуда бы им взять деньги, допустим, на акваланг Черешне или на какой-нибудь ворокинский музей Кузнецова? В одном месте скопят, в другом отдадут. Деньги-товар-деньги. Экономика должна быть, сам знаешь…
Алехин, оказывается, вчера, как и я, смотрел вечерние новости и потому заругался еще сильней.
– Ведь есть же у них деньги, есть! В Москве им каждая старушка в платке свою заветную пару штук гробовых несет. Они триллионы наваривают, жадюги позорные. Неужели бородатый все под себя гребет?
Хорошо, что Алехин не догадывается, подумал я, КАКИЕ игры мне приходится играть с «ИВОЙ». Иначе отшатнулся бы от меня, как от прокаженного. Триллионы убивают не так, как миллионы или миллиарды. Тяжесть удара иная. То, что было вчера в «Олимпийце», это так, легкая разминка. Триллионы от человека вроде меня мокрого места не оставят. Даже атомов. Одна надежда теперь только на иринарховскую жадность. Авось «ИВА» поскупится бросить на Якова Семеновича Штерна ядерную боеголовку. Это ведь та-а-кая сумма.
– Скупой платит дважды, – утешил я Михаила. – Может, «ИВА» еще пожалеет, что не доплатила вам эти несчастные десять лимонов.
– Ну да, пожалеет, – совсем невесело улыбнулся Алехин. – Зальется бородатый горючими слезами и вернет нам десятку на блюдечке. Как же! Ты видишь, что в Москве творится? Это мы уж, скорее, пожалеем, что сначала из-за этой десятки возбухли и чуть было не крутанули разборку. Бог вразумил, одумались… Хватит, – оборвал он свой монолог. – Чего теперь душу растравлять? Умеешь ведь ты, Яшка, своей въедливостью испортить человеку настроение.
– Характер у меня такой, – отозвался я. – Пакостный. Так, значит, как я добираюсь до Солнцевского?
– Вас всех отвезут, – сказал Алехин, снова возвращаясь к своим обязанностям строгого нарядчика с эсэсовскими замашками. – И чтобы работать у меня там на совесть. Ясно тебе, бомж несчастный?
– Я-я, герр оберст! – кивнул я. И, повернувшись кругом, вышел.
Солнцевское кладбище, как верно заметил кожаный Алехин, было ведомственным. Заложило его хозуправление ГПУ в середине 20-х, когда этот район был еще неприбранной окраиной столицы и до его нынешнего относительного благоустройства было как до коммунизма. Однако само кладбище благоустраивалось значительно быстрее, чем прилегающие районы: к 1934-му, когда ОГПУ плавно переросло в НКВД, здесь уже хоронили чекистов среднего звена – тех, кому посчастливилось уйти в мир иной до Большого Террора. Иногда к Солнцевскому снисходили и большие чины, благо место было хорошее. Руками пригнанных зэков обычное кладбище очень скоро было преобразовано в некий оазис, городок с тенистыми английскими аллейками, беседками, хозяйственными постройками и даже оборудованной по последнему слову тогдашней техники стоянкой автомашин. Примерно до середины 30-х каждые похороны на Солнцевском превращались в длительную траурную церемонию. Здесь положены были непременный оркестр, салют, выступления не меньше чем замнаркома и установка памятника, заказанного чуть ли не в мастерской самого Бориса Иофана. Именно в те годы и возникла старая часть кладбища: тут царили гранит, мрамор и позолота; огромные сооружения в духе сталинских новостроек должны были навевать мысли об усыпальницах римских императоров и еще о вечности. Впрочем, известные события в мире людей не могли не затронуть загробный мир. Чистки 30-х сделали, церемонии короче, строже, формальней; дорогие надгробия перестали заказывать. Никто не мог быть уверен в том, что человек, которого сегодня мирно, под оркестр, опустили в землю, завтра вдруг не окажется скрытым троцкистом, пособником и шпионом, недостойным даже похорон в волчьей яме. В этом случае распорядитель похорон автоматически превращался в пособника врагу. В те годы ветер времени снес именные таблички с десятков, если не с сотен монументов. К началу 50-х Солнцевский некрополь представлял собой фантастическое зрелище: роскошные памятники неизвестно кому тянулись вверх своими безглазыми лицами, а у их оснований скромно, как грибы-боровички, гнездились дешевые типовые надгробия, поставленные чекистам, покамест еще ни в чем не заподозренным…
Этот краткий курс кладбищенской истории прочел мне, новичку, пожилой шофер нордовского фирменного «уазика», пока мы добирались до места. Вероятно, я был не первым бомжем, кого этот краевед-любитель обогащал своими познаниями. Оттого-то речь шофера выглядела гладкой и красиво закруглялась в тех случаях, когда должна была возникнуть пауза и последовать вопрос слушателя. Я был прилежным слушателем и не подводил.
– Неужели так и стояли памятники безымянными? – спрашивал я.
– А то, – отвечал шофер, не забывая, впрочем, бдительно поглядывать на дорогу. – Какие-то таблички сторожа сбивали, от греха подальше. А некоторые сами родственники уносили, до лучших времен. К шестидесятым, правда, слепых монументов почти что не осталось. Кого реабилитировали, к кому подселили новых квартирантов – не пропадать же добру. Так что теперь – кладбище как кладбище. Генералов мало, но майоры, подполковники гэбэшные – в самом лучшем виде. В 70-е стали сюда и эмвэдэшников пускать, и из прокуратуры, и из минюста чиновников помельче. Генерального прокурора, понятно, не здесь закопают – не иначе, как на Ваганьковском, там публика почище. Но вот зама его – если бы, не приведи Господь, случилась и такая оказия – привезли бы, наверное, сюда, на Солнцевское…