Мой шофер Санин зарулил во двор сквозь высокий арочный свод и сумел припарковаться здесь, как всегда, не с первой попытки. Блестящие сельди-иномарки держались вплотную, занимая почти свободное пространство двора. Архитектор не забыл украсить всю верхотуру здания десятками зубастых башенок и понаставить там-сям аллегорических рабочих и крестьянок, а вот придумать двор, удобный для автомобилей, – шиш, фантазии не хватило.
Наверное, во времена Сталина жильцы дома пользовались служебными машинами, которым было предписано ночевать в казенных гаражах. О грядущем классе автовладельцев, о борьбе внутри класса за место на парковке светила марксизма-ленинизма и помыслить не могли.
Я оставил охрану ждать в машине, сделал несколько шагов к дверям и коснулся пальцем сенсора домофона. По обыкновению, домофон ответил мне мелодией, похожей на шум спускаемой воды в унитазе. Когда сливной бачок опорожнили в третий раз, ожил динамик.
– Кто-о-о? – услышал я слабое дребезжанье умирающего лебедя.
– Виктор Львович, это я, Щебнев.
– Ваня? – покойницкий голос сразу зазвучал бодрее. – Молодец, что приехал. А водки ты случайно не сообразил захватить?
Хрен он умирает, разочарованно подумал я. Живучая порода. Дядя его заслуженный доскрипел почти до стольника, и племянничек еще лет десять может запросто вытянуть. За что мне такое наказание?
– Сообразил, Виктор Львович, а как же! – Я поднес поближе к динамику заранее припасенную бутылку «Astafyeff» и постучал ногтем по ее горлышку. Тук-тук-тук.
Даже если бы старику не капали проценты от издательств, он только на одну кремлевскую пенсию мог бы еженедельно закупать себе спиртное ящиками. Но в последний год наиболее сладким для него стал единственный сорт выпивки – водка дармовая.
– Так чего же ты стоишь, негодник? Поднимайся скорей.
Шум сливного бачка превратился в грохот водопада. Пластиковая, в цвет янтаря, панель домофона на миг заиграла оранжевыми сполохами. Я вступил в подъезд, изнутри отделанный под мрамор. Поднялся на лифте, чья внутренняя обшивка имитировала сандаловое дерево. Вышел и приблизился к двери с замечательной табличкой посредине – «Серебряный В., член Союза писателей».
Вместо буквы «В» с точкой здесь когда-то была буква «Г» с точкой. До самого конца 80-х квартира в высотке принадлежала тому самому дяде Виктора Львовича, писателю Григорию Серебряному – классику довоенной советской фантастики. Григорий Ильич был настоящим мастодонтом: его пухлые романы «Пылающий мир», «Властелины бездны», «Город невидимок» переиздавались, наверное, раз сто; даже в сервант моих малограмотных деда и бабки каким-то ветром занесло его «Тайну профессора Гребнева» в детгизовской «Библиотеке приключений» со стертыми позолоченными виньетками.
Едва юный Витя подрос и чуть оперился, дядя взял его к себе под крыло. С середины 60-х на обложках значились уже оба имени. Я никогда не расспрашивал бывшего шефа о сокровенных деталях соавторства, но сильно подозреваю, что в родственном дуэте первую скрипку играл по-прежнему Григорий Ильич. Виктор Львович был, говоря нынешним языком, больше промоутером, чем райтером. Общие дела у них шли, насколько я знаю, очень неплохо. Понятно, что дяде-племянничьему тандему В. и Г. Серебряных суждено было оставаться в тени более знаменитого писательского братства А. и Б. Стругацких. Однако серебро – хоть и не золото, но все-таки драгметалл. Второе место на пьедестале почета.
Кончина дяди-долгожителя совпала по времени с закатом СССР. Подобно республикам Союза нерушимого, обретший самостоятельность Виктор Львович унаследовал суверенную квартиру в сталинке, но не выиграл финансово. Книги стоили дешево, продавались плохо; навык пахать за пишмашинкой не передался вместе с жилплощадью. Из писателей пришлось идти в чиновники. И тут Виктору Львовичу подфартило. Счастливым билетом оказалась небольшая декоративная должностишка в Администрации первого президента России. Протекцию ему сделал некий любитель фантастики из этих структур. Он же стал первой жертвой бурного карьерного роста Серебряного, чьи таланты идеально совпали с временем и местом службы.
За полтора десятилетия в коридорах власти Виктор Львович многого достиг и многих обошел. Главной своей заслугой он всегда считал создание прокремлевской партии «Любимая страна» – ее программы, герба, флага и слогана. Я же все чаще склоняюсь к иному выводу: важнейшее его кадровое достижение – я. Он нашел меня, пригрел, выпестовал, вовремя отодвинулся в сторонку. Так поступают настоящие мавры. Сделал дело – и пшел на заслуженный отдых…
– «Астафьевка»? Не бог весть что, но сойдет.
Мой бывший шеф встретил меня уже при входе – давно не бритый, всклокоченный, в шлепанцах на босу ногу и в несвежей пижаме. От его многодневной щетины, от пижамы и даже от шлепанцев воняло знакомым удушливым табачным перегаром «Московских крепких».
Мысленно я признал, что за последний месяц видок у Серебряного изменился к худшему: лицо приобрело неприятный багровый оттенок, морщин прибавилось, глаза за очками выглядели воспаленными, пальцы подрагивали. Взяв у меня бутылку, он едва ее не выронил.
– Как чувствуете себя, Виктор Львович?
На лице я постарался зафиксировать участие, которого ничуть не испытывал. Неопрятность – самый скверный спутник старости. Серебряный мог бы хоть пижаму, что ли, переодеть и побриться.
– Чувствую я себя, милый Ваня, как вымирающая рептилия, – жалко улыбаясь, сообщил мне бывший шеф. – И не просто как рептилия, а как рептилия, натертая на терку и пропущенная через мясорубку. И не через рядовую мясорубку, а через скоростную. Спасибо еще, доктор твой каких-то пилюль мне надавал. Чуть полегче стало, дышать по крайней мере могу… Пойдем-ка обратно в спальню, я прилягу. Не могу что-то долго стоять – шатает.
Мы перешли в спальню, где Серебряный с кряхтением забрался на кровать и натянул простыню – конечно, опять-таки несвежую и измятую. На подлокотнике антикварного кресла у кровати мерзко чадила набитая окурками пепельница. Тумбочку оккупировал поднос с несколькими грязными рюмками, колбасными шкурками и позавчерашними, как минимум, ломтями бородинского.
He дожидаясь, пока хозяин предложит разлить водку в эту посуду а закусывать этими хлебными корками, я сказал: «Минутку!» – и отнес на кухню пепельницу рюмки, объедки. Объедки и сигаретные бычки, стараясь не дышать, ссыпал в переполненное ведро. Напрочь загаженные рюмки заменил относительно чистыми. Из холодильника достал нечто похожее на сыр, кое-как порезал здешним тупым ножом. Им же в три приема открыл не очень старинную банку лосося. Тщательно промыл вилки. Все это хозяйство составил на поднос и притащил обратно в спальню Серебряного.
– Ну чего ты так долго копаешься? – капризно спросил Виктор Львович. – Смерти моей хочешь? Садись сюда и разливай скорей.
Я сел и разлил. Мы приняли по одной. Не люблю элитную водку, но «Astafyeff» – все-таки лучшее из зол. Сивухи в ней не больше, чем в раскрученных «Smirnoff» и «Nemiroff», а по цене она дешевле вдвое. Кто ее купит задорого, без имиджа-то? В качестве зонтичного брэнда производители имели глупость взять сибирского валенка-писателя. Думали по привычке, что мы – самые читающие. Три ха-ха. У нас и дешевенькую бормотушку «Murakami» бедным студентам трудно впарить: нашла мура на камень.