– Вроде попадался.
– Вроде или точно? – вцепилась я в него. – Думай быстрей, не тяни! У тебя зрительная память или решето? Видел или нет?
– Точно видел, – понукаемый мной, признался Макс и выдал мне кучу ценных сведений. – Минут двадцать назад проехал, оранжевый, с вмятиной на бампере, в номере есть, по-моему, две восьмерки. А что? Надо организовать погоню?
– Фиг уже догонишь, – замотала головой я, – сейчас слишком рано, пробок нет. Одна надежда – перехватить его на месте, если у них очередь на разгрузку. Не помнишь, где ближайшая свалка?
– Официальная, кажется, в «Салазьево», – ответил Лаптев, – это прямо за МКАД, если нам ехать по Профсоюзной и потом…
– Знаю я, где это место, – вновь перебила я Макса, – не трудись объяснять. Может, я и загоняюсь иногда, но дебилизмом не страдаю. Ну чего ты встал столбом, давай мой шлем и поехали скорее! Я тебе по дороге тако-о-ое расскажу, ты обалдеешь…
Мусорный полигон «Салазьево» образовался на юго-западе столицы лет, наверное, двадцать пять тому назад. Его рост по горизонтали все эти годы сдерживался бетонной оградой, а вот путь вверх был открыт. За два с половиной десятилетия холмик бытовых отходов превратился во внушительную гору, которая теперь угрожающе нависала над ближайшим поселком с гадким названием Мосрентген.
Когда я в позапрошлом году была в Мосрентгене у школьной подруги Машки Ткачевой, гора уже достигала метров восьмидесяти в высоту. Сейчас она, по-моему, доросла до сотни и стала похожа на вулкан Везувий в масштабе 1:10. Водители оранжевых жуков-мусоровозов, уплатив дань здешним камуфляжникам, преодолевали узкую горловину ворот в заборе, по серпантину взбирались к вершине и исчезали в широком кратере. За двадцать пять лет, прикинула я, внутри этой самодельной горы наверняка скопилось столько опасной мерзости, что однажды вдруг вулкан может заработать: взорвется и исторгнет из себя все свое вонючее содержимое. Тогда-то беспечные москвичи сильно позавидуют жителям древней Помпеи.
Мы с Максом проехали по обочине вдоль длинной цепочки оранжевых ЗИЛов, выстроившихся к воротам, но машина с двумя восьмерками и вмятиной на бампере нам так и не попалась на глаза: должно быть, сегодня очередь двигалась шустро, и наш мусоровоз уже потрюхал к вершине вулкана с очередным приношением. Нам оставалось проникнуть на полигон, самим заехать в гору и поискать на месте.
Законный путь мы отвергли – даже не стали делать попыток протиснуться в «Салазьево» сквозь главный вход, а сразу поехали вдоль периметра бетонного забора, уповая на изобретательность русского гения. И как в воду глядели! Неприступный монолит ограды таковым оставался недолго. Уже метрах в двухстах от ворот между двумя плитами обнаружился аккуратный зазор, достаточный и для прохода человека, и для проезда мотоцикла. Через грязный ров, окружающий забор, кто-то заботливо проложил крепкие деревянные мостки. Не хватало только таблички «Входить здесь».
Даже для японского моточуда дорога в здешнюю высь стала делом непростым: «кавасаки» преодолевал метр за метром, обиженно фырча, а Макс ежеминутно сигналил, чтобы не задеть кого-то из аборигенов. Народ расступался перед нами без злобы и без особого интереса: на конкурентов мы не были похожи, а всякой экзотики здесь и так хватало. То и дело попадались фигуры, одетые в самые неожиданные шмотки – от потрепанных летных комбинезонов до почти новеньких на вид костюмов, только сшитых по моде наших прадедушек. Жизнь кипела странная, но бурная. На мусоре отдыхали и работали, его плющили и рыхлили, из него прямо на месте делали живые деньги. Уворачиваясь от рычащих бульдозеров, жители свалки вдумчиво перелопачивали свежие кучи и по-сорочьи копались в их содержимом, выхватывая что-нибудь блестящее. Тут же в шалашах, покрытых термопленкой, деловитые приемщики отсыпали страждущим тусклую желтенькую мелочь в обмен на баночно-бутылочную тару.
Особой популярностью пользовались новоприбывшие машины: за ними бежали всей толпой от самых ворот, их обступали в кольцо, на них запрыгивали, как на крыши теплушек в фильмах о гражданской войне, – и даже водители смирялись с этим неизбежным злом.
– Смотри, Яна! Кажется, вот он едет, наш броневик. – В голосе Макса я не почувствовала особой радости.
Оранжевый ЗИЛок слева был, похоже, именно тем, за которым мы охотились от самой Большой Якиманки. Бампер с вмятиной, две восьмерки на номерном знаке и – ни малейшего интереса со стороны местных. Оно и понятно: машина возвращалась обратно после разгрузки, а потому, разумеется, была пуста. Мы опоздали.
– Что будем делать? – Макс затормозил, и мы обозрели горизонт.
От края до края, с севера на юг и с запада на восток мир вокруг был заполнен остатками жизнедеятельности московской цивилизации – ошметками, объедками и обрывками. Мы могли кататься по этому кладбищу отходов хоть до ночи, или до утра, или до конца недели – и все равно не найти предмет примерно тридцати сантиметров в длину и пятнадцати в ширину. Нам оставалось два варианта на выбор. Первый – броситься от тоски с размаха в жерло кратера, второй – вернуться не солоно хлебавши, навсегда поставив крест на Парацельсе и его вкладе в мировое искусство еды.
– Ну что, значит, домой? – вздохнул разочарованный Лаптев.
– Выходит, домой… Э, нет, Макс, погоди-ка!
У самой вершины, на границе между мусором и небом, мне внезапно почудилось какое-то необычное людское шевеление. Сняв шлем, я приставила ладонь ко лбу козырьком, чтоб лучше видеть. И поняла: великодушная судьба подарила нам с барского плеча еще один шанс.
Неподалеку от кратера, левее пирамидок из древних автопокрышек и правее озерца битума, был выстроен ряд фанерных ящиков в форме длинного стола или прилавка. Под присмотром двух милиционеров здешняя публика с явной неохотой складывала сюда все найденные на свалке книги – и тонкие брошюры, и увесистые фолианты. Оба стража порядка сами производили отбор. Вглядевшись, я была поражена: из стопок выкидывались прочь относительно новые и приличные на вид издания, зато старые грязные книги, порой уже лишь отдаленно похожие на книги, бережно складировались.
– Что это там у вас? – спросил Макс у проходящего аборигена. Одетый во фрак поверх тельняшки, в галифе и валенки с галошами, тот волок на себе слегка обугленный по краям рулон мануфактуры.
– Взбесились менты, – ответил абориген, сердито сплевывая. – Нам на свалке только мусоров не хватало! Уже второй день они тут шастают, людям спокойно работать не дают… Чит-татели, блин!
Я велела Максу побыть при мотоцикле, а сама рванула в гору. Мои кроссовки были не самой подходящей для здешних мест обувью – резиновые сапоги до колен пригодились бы больше. Но спасибо, что я хоть была не в босоножках или туфлях на высоком каблуке. Иначе бы я стопроцентно увязла уже через пару шагов. И все здешние дедки, бабки и жучки вытягивали бы меня канатом, как репку.
Пухлый том в полуободранной желтой газетной обертке я узрела среди кучи милицейских трофеев еще на подходе, а приблизившись вплотную к ящикам, сумела дотронуться до книги и даже приоткрыть ее на середине. До самой последней секунды меня не покидали сомнения: а вдруг мы все ошибаемся, и книга Тенгиза Авалиани – не та? Но теперь все мои опасения улетучились вмиг. Она, родимая, она! «Магнус Либер Кулиариус!» Удача, которая дважды за сегодняшний день показывала мне тыл, все-таки вознаградила меня – повернулась и открыла личико. Мне сразу бросились в глаза знакомые латинские закорючки, пентаграмма и изображение половинки солнца, то есть символ медленного огня.