– Червя, – подтвердил мне трибун, устраиваясь в кресле. – Земляного и склизкого. Да вы почитайте, Иван Николаевич, почитайте. Там коротенько, одни тезисы. Давно я его так не прикладывал! – Тима с гордостью похлопал себя по арбузному брюху, начинавшемуся у него где-то на уровне диафрагмы.
Лет за пять или десять до моего рождения в стране СССР был снят роскошный батальный сериал «Освобождение» – про Великую Отечественную. Впервые я увидел это кино, когда учился в школе, а пересмотрел в новейшие времена. Под другим углом зрения, профессиональным. Раньше, пацаном, я балдел от танковых боев наших «тридцатьчетверок» с вражескими «тиграми». Теперь же меня куда сильнее цеплял клевый фэйс-марк капитана Цветаева, главного их героя: волосики редкие, губы тонкие, щеки впалые, кожа прозрачная и череп просвечивает. Вот, сказал я себе, идеальный экземпляр, модель хай-класса. Истинный слуга народа в России должен быть похож на этого актера, Олялина. Чтобы всяк захудалый бюджетник из города Кисловрищенска с налета опознал в нем социально близкого – бедного, костлявого, несломленного и, ясен перец, своего в доску, на сто процентов.
Эх, кабы у проекта «Погодин» была хоть треть, хоть четверть дивной олялинской фактуры! Я за месяц слепил бы из Тимы первостатейного вождя окаянных масс – Мандела и Валенса отдохнут. Но к сытой роже Погодина харизму народного заступника даже на аркане не подтащишь. Невозможно убедить Шервудский лес, что у Робин Гуда есть второе имя Бобин и фамилия Барабек. И что ему положено быть толстым и прожорливым. Больше всего Тима смахивает на отъевшегося хомяка. Примерно такой же, только размерами помельче, был у меня в детстве. Везде пачкал, шуршал по углам и что-то упорно жевал двадцать четыре часа в сутки.
Хомяку, правда, хватало рыжей шерстки, а Погодин носит сине-зеленый костюм английского сукна, красный шелковый галстук в горох, золотые часы от Картье и мобилу с платиновой панелью. Вдобавок он вечно хвастается, что в своей Дипакадемии овладел, кроме обязательного английского, еще двумя языками: французским и испанским. Может, не врет, подлец, но толку-то! Знание языков вероятного противника нашему кандидату-патриоту сейчас гораздо полезней не светить. Все, что Тиме необходимо, – это бюрократический новояз на базе русского и, разумеется, матерный без словаря. А с иностранными репортерами, если приспичит, можно объясниться на международном языке жестов.
– И кого ты, Тима, прикладываешь? Неужто опять Чванова? Партию «Почва» восемь месяцев назад сколотили два думских
патриота, Погодин с Чвановым. Грызться обе половинки начали почти сразу, а через три месяца окончательно переругались, расплевались, разделились, и Тима – как более хитрожопый – кинулся доказывать в суде, что первый слог дороже второго. А значит, вывеска «Почвы» целиком принадлежит ему. Поскольку суд у нас в России аб-со-лют-но независим, я не стал досаждать третьей власти глупыми звонками по «вертушке». У граждан судей давно уже развился дар мистического свойства – без напоминаний свыше улавливать в воздухе верные флюиды. Пальму первенства люди в мантиях отдали, натурально, Погодину вместе с кадкой. На месте Тимы другой бы расслабился, но нашему стратегу хренову не терпелось додавить вчерашнего соратника.
Я лениво развязал черные шнурки на папке. Извлек оттуда листок компьютерной распечатки и, ткнув пальцем наугад, зачел вслух из середины фразы длиной в абзац: «…алкоголик, хронический самозванец и псевдодоктор псевдофилософских наук небезызвестный Чванов Константин Васильевич, живущий вне брака, согласно оперативным данным, с шестнадцатилетней школьницей…»
– По паспорту ей восемнадцать, но у меня есть достоверные сведения, что метрика подделана, – доложил Тима. Его распирало самодовольство. Из простого хомяка он все больше превращался в хомяка-Годзиллу съевшего глобус. Оба его защечных мешка были уже под завязку набиты Северной и Южной Америками. – Подсудное дело, Иван Николаевич. Он ей выписал удостоверение помощника депутата и платит зарплату. Выходит, это совращение при исполнении за народный счет. Мы уже подключили спецтехнику, провели спецмониторинг, разработали определенные спецмеры…
К приставке «спец» Погодин испытывал какую-то неизъяснимую тягу. Когда в спецбуфете Госдумы он кушал спецсардельки, сваренные по спецзаказу, то, наверное, сдабривал их спецспециями.
– Тима, сволочь противная, – вздохнул я, – ты сам-то на что казенные бабки выбрасываешь? Я тебе велел частным сыском заниматься? Тебе было велено рейтинг партии поднимать. Сколько еще ты будешь воевать с Костей? Плюнь. Забудь. Он на свою часть названия больше не претендует, ну и не трожь его, Христа ради.
– Он затаился, – тревожно сообщил мне Погодин. – Я его в лифте, в Госдуме, встретил и по глазам понял: он в Страсбург телегу готовит. Надо нанести ему контрудар, пока не поздно. Вы сами сколько раз говорили насчет морального облика на рабочем месте. Если мы докажем всей Европе, что он педофил, ему крышка.
Крупный живот не мешал Погодину оставаться мелкотравчатым субъектом. Политическая борьба для него была склокой на общей кухне, только увеличенной в тысячу раз и проплаченной из чужого кармана. Две недели назад хомяк не поленился обвесить пол-Москвы билбордами, на которых мерзкий мужичонка с лицом Чванова нагло заплевывал асфальт шелухой от семечек. Теперь, похоже, лидер «Почвы» решил слепить из экс-партнера извращенца… Какое бы дело найти хомяку, чтобы отвлечь от этой галиматьи?
– Тима, – сказал я ему почти ласково, – пойми же, голубчик, что ты у нас лидер не какой-то вшивой демшизы, а настоящей патриотической партии, суровой и неподкупной. Ты – лицо униженных и оскорбленных, ты – надежда нации, ты – будущий выбор России. Ты – оппозиция компрадорскому режиму, в конце концов. Страсбург? На хрен тебе сдался Страсбург! Тебе на всю Европу насрать с высокой колокольни. Однажды Европа сама к тебе придет, да еще в ножки поклонится.
– Думаете, придет? – Погодин молодцевато выпятил пузо. Щеки у лица униженных и оскорбленных сделались еще шире.
Толстомордость Тимы вынудила меня убить в зародыше отличную идею смены вывески его партии. Невнятную рыхлую «Почву», из-за которой столько дурацкой возни и грызни, я бы чисто по-ленински отдал на фиг крестьянам, а для Погодина учредил бы партию с пассионарным названием «Ну, погоди!» – эдакий мощный гибрид из народности в стиле «Форца, Италия!», упертости в духе галльского «Нацфронта» и нашей ностальгии по совковым архетипам из любимых мультиков… Увы, в формат историй про волка и зайца образ жирного хомяка никак не вписывался. Третий лишний.
– Приползет Европа на полусогнутых, – заверил я Тиму. – За нефтью и за газом – непременно. Все их капризы кончаются ровно там, где начинается труба. Ты же в юности учил философию, должен помнить: базис – главное, сантименты – потом. Запад, как кошка, привыкает не к человеку, а к месту. Сталина терпели, с Брежневым целовались. Когда станешь президентом ты, и ты будешь хорош.
Услышав последнюю фразу, наш хомяк разулыбался и всколыхнул телеса. В нем – несмотря на английский костюм, два высших образования и три иностранных языка – необъяснимо сочетались хитрость с наивностью. Тима был уверен, что стал игроком первого состава. Он не сомневался, что тип, ему подобный, в тайном кремлевском раскладе может быть главным кандидатом на выборах. Не будь у него такой убежденности, я сразу бы выкинул проект на помойку. Актеришек для вторых ролей подобрать нетрудно, желающих вагон. Однако в нашем деле важен этот самый реализм.