Из комнаты тактично прогудел паровозик. Почта принесла новый мейл, что странно. Я ни от кого ничего не жду. Может, у редактора созрели вопросы по моему последнему обзору? Я понимаю, картина выглядит не радужно, но экономическому аналитику и платят за пессимизм. За оптимизм у нас платят дикторам федеральных телеканалов. Кстати, в разы щедрее, чем мне.
Письмо пришло, однако, не из газеты. Е-мейл отправителя мне ничего не говорил, текст оказался сверхкратким: «Привет! Надо поговорить». Зато уж подпись знакомей некуда: «Яга».
Яга – это вам не Баба-Яга, и даже совсем не баба. Фамилия Дениса Ларягина нам с ребятами давно показалась слишком длинной, и мы обрубили его до Ягина. А потом и до Яги. Не могу сказать, что Дениса так уж сильно обрадовало превращение в сказочную бабку, но зла на меня он не затаил. И был одним из немногих, кто потом реально отказался выступать свидетелем обвинения. Хотя на момент начала процесса мы не успели догрузить его фирме труб на две или три штуки евро – а потом уж догружать было нечего.
Точно знаю, на Дениса давили. Знаю, кто. Знаю, что обещали. Даже знаю адрес, по которому они были посланы. Правда, на стороне защиты Яга тоже не выступил – но уж таких великих подвигов я от людей никогда не прошу. Надо довольствоваться малым.
Интересно, что ему от меня нужно? С того дня, как я вышел на волю, он нечасто баловал меня посланиями. Строго говоря, сегодняшнее было первым. Это интриговало.
«Здравствуй! – отбил я в ответ. – Можно и поговорить. Если за кофе платишь ты. СК».
Секунд двадцать спустя загудело новое послание: «Через два часа. В кофейне на Белорусской. Оплачу тебе даже пирожное. Яга».
Кофейню я знал. В любое время дня она была приятно полупустой. Глянув на часы, я отправил Денису уточнение: «Хорошо, но только через три. Раньше никак – дела. СК».
Я не стал вдаваться в детали и объяснять, что все мои дела – это визит в райотдел милиции, где я, как и подобает условно-досрочнику, обязан регулярно отмечаться. А то вдруг я намылюсь сбежать в Париж или Лондон? Поди-ка объясни гражданину майору, что с моей наличностью я не доеду даже до Мытищ. Ведь не поверит, сволочь такая, что у меня в кубышке не осталось хоть миллиона долларов! Боюсь, в России звание «олигарх» дается пожизненно. Его честной бедностью и даже нищенством перед трудовым народом не искупишь… Эх, все-таки лопухнулся ты, Каховский. Надо тебе хоть из супермаркетов, что ли, начать воровать. Мелочь, а прокурору будет приятно.
Форма должна отвечать содержанию. Закон диалектики. Этому меня еще в школе учили. Дом борца с богатеями – значит, обшарпанная хрущевская пятиэтажка, где подъезды пропахли кошками. Квартира борца с богатеями – значит, неопрятная берлога, заваленная книжками Маркса и газетами «Правда». Ну а сам борец обязан быть плюгавым уродом в очках, перевязанных изолентой, в драном свитере и хлопчатобумажных штанах суздальского производства…
Когда моя машина въехала в указанный двор на Земляном валу, эта правильная схема дала первую серьезную трещину. Грязновато-белой хрущобы не наблюдалось вовсе. Светло-зеленый четырехэтажный особняк, в котором проживал господин-товарищ Желтков, был очень даже обстоятельным домишкой: старой постройки, но грамотно, без халтуры, отремонтированным в евростиле. Такой еще простоит, не покосившись, лет пятьдесят или семьдесят. Среди машин, которые парковались на автостоянке у подъезда, я не заметил ни одной древней «копеечки», ни единого ушастого «запорожца»; моя «девятка» смотрелась там бедной родственницей из провинции… Что же до системы безопасности на входе, то ее себе мог бы позволить далеко не всякий столичный банк. Бронебойная дверь, панорамное видеонаблюдение, система паролей, голосовой контроль, двойной турникет, способный легко превратиться в ловушку для незваного гостя, – здешним жителям явно было что терять.
Желтков исключением не являлся. Будь я не капитаном ФСБ, а квартирным вором, я вынес бы из этих трехкомнатных хором всякого добра на сумму с большими нулями. Точное число нулей на глазок определить даже не берусь, потому как не знаю, к примеру, рыночной стоимости тех здоровенных африканских масок на стенах или этого комода в чиппендейловском стиле. Или вон того, слева от экрана домашнего кинотеатра, милого пейзажика в золоченом багете. Если это не Венецианов, то кто-то ему очень близкий.
Похоже, прикинул я, борьба с олигархами в России приносит ее участникам хороший доход. Наверное, самым преданным борцам полагается небольшой процент – как разоблачителям еретиков в средние века или как охотничьим собакам, которые в награду имеют право слопать одного вальдшнепа поневзрачней. Когда у нас хижины побеждают дворцы, вещи оттуда сами сползаются к победителям.
– Богато живете, – похвалил я обстановку. – Не боитесь, что, если так и дальше пойдет, вас когда-нибудь тоже раскулачат?
Хозяин квартиры, как я и ожидал, был плюгав и неказист лицом, зато очки на его носу и домашний его костюм оказались под стать обстановке. Модно и недешево. Мне в таком пиджаке было бы не стыдно сходить в театр или на выставку.
– Не боюсь. – Голос Желткова чуть поскрипывал, словно неразношенные кожаные ботинки. – Нисколько. Я всего добился честно, своим трудом, своим интеллектом. Я не вытаскивал миллионы и миллиарды из народного кармана.
– Да ну? – улыбнулся я. – У нашего народа есть миллиарды? А мне, как некоторой части народа, из них ничего не причитается?
– Безусловно причитается, – ответил мне Желтков без тени улыбки. – И вам, и мне, и бабке Дуне из Урюпинска. Все дело – в природной ренте. Олигархи, нагло присваивая природную рен…
Тут хозяин прервал речь и глянул на меня исподлобья. В глазах его промелькнуло что-то неуловимо неприятное, едва ли не крокодилье. Как будто этот коротышка где-то внутри себя решал судьбу капитана Лаптева: то ли съесть меня сейчас, то ли разрешить мне пожить еще немного.
– Извините, – сказал он, – Максим… э-э… Анатольевич, верно я расслышал? Мне, по совести говоря, не вполне понятна причина вашего визита. В телефонном разговоре вы обмолвились о Звягинцеве. Это фабрикант презервативов, которого похитили, я читал об этом в газете. Но помилуйте, ваш покорный слуга здесь при чем? С этим человеком я не знаком. К его пропаже никакого касательства не имею. Или я у вас все-таки под подозрением?
Желтков вновь посмотрел на меня, а я – на него. Теперь гораздо внимательнее. Померещилось, успокоил я себя, чепуха, глаза у него как глаза. Человеческие, серо-зеленые. Ты, Макс, принял за крокодилью изготовку обычное раздражение занятого человека.
– Что вы, Георгий Семенович, что вы! – Я развел руками. – Мне такая вздорная идея даже в голову не пришла. Никто не подозревает вашего участия в этом деле. Прямого участия…
– Ага-а-а… – протянул Желтков. И я увидел, что он умеет улыбаться: тонко, ехидно, почти не разжимая губ. – Это уже становится любопытно. Значит, косвенное мое участие вы не исключаете? Ну-ка договаривайте, раз уж начали… Хотя нет, стойте, не надо. Лучше я сам попробую угадать ваши мысли. Вероятно, вы решили, что мои публичные выступления против российских олигархов могли подтолкнуть кого-нибудь из низовой публики, так сказать, к конкретным действиям. Ну как если бы студент-недоучка, начитавшись Прудона, вообразил, что имеет право взломать табачный ларек… Я верно вас понял?