Мученица кивнула. Так, можно работать.
– Скажи, – осторожно стал я нащупывать почву, – подвергалась ли ты… м-м… насилию со стороны родного отца?
– Нет, о Нектарий Светоносный, – удивила меня Ада-Адажио. – Ничего дурного отец не делал… со мною.
– А с кем же тогда? – сразу уточнил я. Очевидно, этот случай был труднее, чем я предполагал. Однако и мы, боги, не лыком шиты. – У тебя есть братья? сестры?
– Нет… – тихо проговорила девушка. – Это не то, о чем вы подумали, боже. Но тоже очень нехорошо… Ведь правда, держать человека в заточении против его воли – большой грех?
– Еще бы! – искренне ответил я. В моей бурной биографии были полгода, проведенные в СИЗО. По сравнению с тамошней баландой даже прасад выглядел райской пищей. – Грех неописуемый.
– Тогда, – несчастным голосом сказала Ада-Адажио, – родитель мой великий грешник. Он прячет на нашей даче двух чужих детей…
– Чьих детей? Кто их отец?
Девушка подняла брови и взметнула подбородок высоко вверх, словно папой пленных малюток был, по меньшей мере, мой небесный коллега Саваоф. Ну или президент России, на худой конец.
Бешеной собаке семь верст не крюк, а спецназу ФСБ и все пятьдесят – не расстояние. В черте города наш приземистый грузовичок лишь маневрировал, разыгрывая из себя простую ремонтную таратайку и выгадывая минуты где хитростью, где наглостью, где везением. Мы обгоняли на поворотах, мы подсекали на виражах, мы проскакивали на самом излете желтого и втискивались в чужие ряды с отчаянной дерзостью алкаша, которому позарез нужно успеть до перерыва к заветному винно-водочному прилавку. Как минимум раза два мы попадали в пробку и дважды выруливали на встречную – под злобные гудки окружающих нас авто. Когда же мы преодолели МКАД, водитель отбросил малейшие стеснения. Тряска исчезла, ход машины стал угрожающе плавным. Вид за окном кабины затрепетал и размазался в длину. Число на спидометре из двузначного сделалось трехзначным. Даже командир спецназа Володя Рябунский, сидевший рядом с шофером, перестал клевать носом, открыл один глаз и удовлетворенно хмыкнул: «О, нехило едем. Может, и правда застанем там кого живого».
Рябунский был фаталистом. Обычно его ребят вызывали на объекты, когда из живых там оставались не те, кого следовало защищать, а совсем наоборот. «Спасаем или мочим?» – перво-наперво спросил он. Я кратко обрисовал ситуацию. Узнав, что отслеженный звонок случился около пяти часов назад, командир спецназа предложил расслабиться. «Кто бы он ни был, он уже труп, – обрадовал меня Володя. – Ты же понимаешь: о тех, которые шевелятся, в прошедшем времени не говорят». Я ответил ему, что прошедшее прошедшему рознь. Труп – это, сказали бы немцы, плюсквамперфект. Давно протухшее. А Сусанна Евгеньевна Звягинцева, как я понял, записывает в бывшие не обязательно умерших. «Философия, Макс, философия!» – ругнулся на меня Рябунский, но водителя все же настроил на самый быстрый ход…
Так или иначе мы примчались в Усково, побив все рекорды скорости. И, не доезжая метров ста до КПП «Усково-3», затаились в рощице. Сквозь деревья можно было рассмотреть забор поселка, его главные ворота и серебристую охранную будку возле них, зато нас оттуда никто бы не увидел. Так что можно было выйти из машины, размять ноги, подышать воздухом – акклиматизироваться после гонки. Володя дал мне такой же, как у всех, зелено-коричневый пятнистый комбинезон, а сам тем временем проверил экипировку.
Каждому из группы полагалось по одному десантному «кедру» и по четыре автоматных магазина к нему – два с красной отметиной, два с белой. Белые Рябунский иронически называл «пэтронс-лайт»: убойная сила их была в два раза меньше, зато они бабахали в несколько раз громче. Для игры на нервах противника такие подходили наилучшим образом. Особенно если противник оказывался любителем. Как, например, сейчас.
Поскольку я не был уверен, что у хозяйки всего одна собака, Володя раздал несколько штук «антисобачьих» самострелов. Вместо пуль там были ампулы с какой-то несмертельной гадостью, кетомоном или кетамином, – я не расслышал. Главное, любая жучка отрубалась на два часа. Рябунский был лоялен к четвероногим и старался фауну не обижать. По возможности. Хотя, рассказывал мне как-то Володя, он знавал и настоящих собачьих фанатов. У него в отряде был сержант, по фамилии Фокин, – вот тот любил братьев наших меньших сильней, чем братцев по разуму. В конечном счете Фокин полностью перешел на собак и теперь, по слухам, воспитывает чуть ли не президентских далматинцев…
– Значит, оружие у них, ты говоришь, есть? – спросил Володя.
– Холодное – точно, – вновь подтвердил я, вспомнив развешанные по стенам раритеты. Те самые, которые мелкий божок Фердинанд Изюмов уверенно называл орудиями убийства. Теперь я относился к его словам гораздо серьезнее. – Томагавки сам видел. Насчет огнестрельного не знаю.
– Плохо, – пожаловался Рябунский. – Лучше бы у них были обычные, без фокусов, стволы. Пули кевлар хорошо держит, а вот ножи всякие, палаши – уже под вопросом, зависит от марки стали… Каски надевайте, – приказал он парням и добавил: – К тебе, Макс, эти слова не относятся. В передовую группу я все равно не могу включить постороннего, извини. Ты хоть и оперработник, но штурмового опыта у тебя маловато.
Рябунский был прав. Последние годы мне если и приходилось штурмовать, то главным образом лифт у нас на Лубянке. В час пик к нему было вечно не протолкнуться. Впору пешком ползти.
Старшим передовой группы Володя назначил Шульгу, чьим первым прозвищем было Спезнац. Рассказывают, что впервые докладывая о прибытии, рядовой Шульга от волнения оговорился и невольно произвел на свет отличное ругательство: и резкое, и фирменное, и к тому же не матерное; такие особо ценятся на закрытых учениях в присутствии высокого начальства ФСБ. При первом же тренировочном захвате парни Рябунского бросали на пол условных террористов с криками «Спезнац! К вам пришел спезнац!» – чем дико повеселили генерала Голубева, обычно умиравшего от скуки на таких мероприятиях. Володя вскоре после этого отхватил новую звездочку на погоны, Шульге дали сержанта и официальное кодовое имя – Нырок, а фраза «Спезнац пришел» стала гулять по Управлению, вызывая зависть у матерых хохмачей.
О тайном проходе в стене Рябунский уже знал от меня и нарочно разделил отряд не на две, как обычно, а на три группы. Шульга со своими ребятами входил на территорию через КПП «Усково-3», по-тихому убеждая охрану поселка нам не препятствовать. Второй группе, которую вел сержант Грудцын по прозвищу Сова, следовало максимально скрытно просочиться с тыла и взять в полукольцо дачу Звягинцевых. Мы с Рябунским и еще двумя парнями двигались в арьергарде, чтобы охватывать всю картину целиком и, в случае осложнений, корректировать ход операции.
Тактика работы спецназа была Володей продумана от и до. Даже в наиболее опасных делах командир лично не возглавлял штурм: он доверял ребятам, как себе, и доводил до каждого самый полный объем задач. Хваленая британская методика «один мозг – десять пальцев» им отвергалась принципиально. Наоборот, каждый из членов группы, зная свое место, мог также действовать автономно и в любую секунду принять командование на себя. Самых толковых сержантов Володя каждые два года отправлял на повышение и набирал себе новую молодежь; насколько я помню, конвейер этот крутился аж с 1992 года и ни разу не дал сбоев. Многие затем взлетали и повыше своего командира, однако сам Рябунский все годы упорно отказывался от полковничьей – а в перспективе и генеральской – должности. «Скучно, знаешь ли, Макс, наедать загривок на генеральских харчах, – как-то объяснял он мне. – Зарплаты хватает, а вот адреналина потом ни за какие шиши не купишь. Мотаться по сафари и постреливать носорогов с джипов – не для меня. Мне эти носороги ничего плохого не сделали. Зачем их, на фиг, обижать?..»