– Ханс, Янек, Жан-Луи! – Сердюк поспешно развернулся к трем другим охранникам. – Ксивы у кого-нибудь есть? Хоть какие?
– Немае, – развел руками австриец.
– Ноу ксив, – с грустью доложил чех.
А обстоятельный Жан-Луи вытащил из кармана водительские права, читательский билет, парковочный талон, квитанцию из прачечной. Весь ворох был передан Сердюку. Тот выбрал белую пластиковую карточку водителя и показал ее в окошечко.
– Шо за фото? – злобно спросила консьержка, сверяя Сердюка с изображением гвинейца. – Шо-то ты не дюже похож. И написано не по-нашему… Не пущу! – Окошечко захлопнулось.
В старушечьем голосе мне послышались незабвенные малороссийские интонации: такие за полжизни не вытравишь. Даже я от них совсем отделаться не смог.
– Ну ведьма! – рассердился мой бодигард и шепотом предложил: – Может, для быстроты дверь рванем? Я тут рядом магазинчик присмотрел, хозяйственный, мы как раз мимо ехали. Возьмем там нитроэмали, мастики, ацетона, сухого спирта, еще кое-какой мелочи… а, Василь Палыч? Пропорции я помню, смешаю зараз, работы на полчаса. Граммов сто в тротиловом эквиваленте организую, и никто особо не пострадает. Тетку, правда, слегка контузить может, дверью, но тут уж сама виновата…
Мысленно я ужаснулся, представив, как и. о. генсека ООН с боем врывается в московский подъезд. После такой гуманитарной миссии меня и Сердюка пинками вышибут из Объединенных Наций. Одна надежда – переедем из Большого Яблока в дистрикт Коламбия и устроимся работать в Пентагоне.
– Никаких взрывов, даже и думать забудьте! – таким же шепотом окоротил я бодигарда. – Есть идея получше: будем давить на ностальгию. Вы голос-то ее слышали? Наш человек. По сигналу готовьтесь грянуть свою любимую.
Я наклонился поближе к закрытому окошечку, вспомнил детство золотое и выдал пару ужасно неполиткорректных тирад:
– Клятые москали! Шоб у вас у усих очи повылазили!
Окошечко тут же открылось снова. Уже пошире, чем раньше.
– Откуда ж вы, хлопчики? – спросила консьержка совсем другим тоном. Теплым, домашним, приветливым.
– З Кыеву, мамо, – почти что не солгал я, делая знак своим.
– Дывлюсь я на нiбо, тай думку гадаю… – тут же завел Сердюк.
– Чому я не сокiл, чому не лiтаю… – дружно подхватили песню Ян, Ханс и Жан-Луи.
Особенно красиво и печально вел главную тему Жан-Луи Дюссолье. У гвинейца, я давно заметил, неплохо поставленный баритон.
Прочие брали в основном громкостью и задушевностью. Я немного опасался, что двух куплетов – дальше слова никто из наших не знал! – может оказаться мало. В репертуаре моей охраны было, насколько я помню, еще по паре куплетов «Червоной руты», «Черемшины» и «Ты ж менэ пiдманула».
Хватило, однако, и половины «Сокiла». Уже в середине песни стальная дверь гостеприимно отворилась.
– Як же гарно спиваете, – зашмыгала носом растроганная консьержка. Ее плечи укутывала выцветшая жовто-блакитная шаль, в седую косичку вплетена оранжевая ленточка. – Слухаю и плачу. Ступайте, громадяне, лифт вже прыйшов. Двадцать першая квартира на четвертом…
Когда двери лифта за нами закрылись, Сердюк назидательно произнес, обращаясь к подчиненным:
– Учитесь, парни, у меня и Василь Палыча, как надо вести переговоры! Раз – и в дамках. Дипломатия – это искусство невозможного. А вам бы только кулаками помахать.
От такого нахальства я оторопел и молчал до четвертого этажа включительно, где наша команда разделилась. Янек спустился на один лестничный пролет, Ханс взял под контроль площадку над нами, Жан-Луи остался на посту у лифта. К дверям двадцать первой квартиры мы, таким образом, подошли вдвоем с Сердюком. Я извлек из портмоне записку Волина и вновь повторил про себя пароль и отзыв, а после нажал на кнопку.
Вместо трели звонка раздались звуки страстного и пряного латиноамериканского танго. К двери с той стороны подкатило что-то скрипящее, звякающее, велосипедообразное. Совсем уж дряхлый голосочек прошамкал:
– Кто там?
Чувствуя себя Красной Шапочкой, которая по пути к бабушке накушалась в лесу мухоморов, я тем не менее сказал:
– По объявлению. У вас продается белый какаду?
Послышался железный лязг отпираемых замков, в количестве не менее пяти, а затем дверь отворилась. Прямо за ней мы увидели столетний божий одуванчик в чепчике и инвалидной коляске. Старушку почти целиком скрывало мексиканское пончо, из-под которого выглядывали только голова черепахи Тортиллы и левая лапка с зажатым в ней лорнетом. Некоторое время старушка разглядывала нас через лорнет, потом отъехала назад, пропуская в единственную комнату с блеклыми розовенькими обоями и какими-то невразумительными зайчиками-пупсиками на стенных фото. Пока мы осматривались, хозяйка еще долго скрежетала замками.
Наконец, она присоединилась к гостям, вновь изучила нас сквозь старинные окуляры и лишь затем снизошла до отзыва:
– Какаду продан, но могу предложить марабу.
Теперь мне осталось проговорить свой ответ на ее отзыв:
– Нам, татарам, все равно – лишь бы квакать умел.
По-моему, это был самый дурацкий в мире обмен репликами. По сравнению с ним даже печально знаменитый «славянский шкаф» казался образчиком глубокомыслия. Сердюк, не решаясь засмеяться и не в силах удержаться, издал звук, похожий на кваканье и хрюканье одновременно.
– Ура! – неожиданно бодрым голосом воскликнула хозяйка. – Здравствуйте, мои дорогие, садитесь.
Она мигом запрятала куда-то лорнет, смахнула чепчик и откинула пончо. Сразу выяснилось, что ей на вид – уже не сто с лишним лет, но около семидесяти, не больше. Мой телохранитель нервно сглотнул, вдруг осознав, что все это время мы с ним были под прицелом какого-то длинноствольного оружия, которое пряталось в складках хозяйского пончо, а теперь стремительно исчезло в одном из ящиков комода.
– Я так рада, что Пашенька меня еще помнит, – продолжила старушка. – Можете называть меня Розой Григорьевной, или Марисабель, или, если хотите, Вандой Прилепской, выбирайте сами… эти имена все равно фальшивые. Вам, кстати, я тоже не советую именовать себя по-настоящему. Так будет безопаснее.
– Зовите меня Пантелеймон, – степенно соврал ей Сердюк.
– Артур, – представился и я. В детстве мне хотелось носить именно такое красивое и чуть загадочное имя.
Тем временем фальшивая Марисабель уже возбужденно заколесила по комнате, переворачивая рамки с зайчиками-пупсиками мордочками к стенам. На обратных сторонах обнаруживались черно-белые фотографии, где царил президент Волин – очень загорелый и совсем еще юный. Да и сама хозяйка здесь выглядела далеко не старушкой, а почтенной сеньорой в возрасте.
– Пашенька был у меня самым молодым связным в Сан-Луис-Потоси, это между Тампико и Гвадалахарой… – с гордостью поведала нам она, указывая на снимки. – Вот здесь ему двадцать два, тут он уже на год старше… Нет, не волнуйтесь, – прибавила она, – это уже не гостайна, большинство данных рассекречено… Пашенька приходил с донесениями на мою гасьенду под видом одного из герильерос. Вы, наверное, не знаете, каким он был терпеливым, как умел ждать – лучше всех. У него была великая способность затаиться, изготовиться, выбрать момент, пока враг ослабит бдительность… Вы представьте себе: темная ночь, в небе еле светит луна, воют койоты, и вдруг появляется он – весь в черных кожаных бандерас, обвешанный мачетес и пистолерос…