Где-то внизу разорвалась петарда с аплодисментами; от первых же хлопков в партере рукоплесканиями заразился бельэтаж, вплоть до заоблачной галерки. Это было еще не приглашением к началу спектакля. Это нам с Василием Павловичем тактично давали сигнал: пора уважить публику и сделать ей ручкой. Чтобы многие зрители потом имели право говорить: «Я Волина видел!»
Так, пульс мой – уже нормальный. Время начинать игру.
На две трети прикрытые прозрачными бронещитами, мы с Козицким выдвинулись к барьеру, совершили краткий ритуал приветствия и вернулись на свои места. Если в зале у Фокина есть соглядатаи, пусть они успокоятся. Я тут. Я еще не превратился в ласточку, не выпорхнул из гнезда. Можете смотреть на сцену.
Аплодисменты достигли пика, рассыпались о потолок и пошли на убыль. Из-за моей спины донесся громкий шепот Вована:
– Народищу-то, народищу сколько!
– Как шпротов в банке, – поддакнул ему голос охранника Козицкого. – Хотя билеты наверняка кусаются.
– А ты думал! – самодовольно сказал Вован, словно это он устанавливал цены или хотя бы заплатил из своего кармана.
Огромная сложносочиненная люстра под потолком начала медленно, ярус за ярусом, гаснуть – и сразу же занавес, украшенный орлом и триколором, пополз вверх, открывая нам загадочную конструкцию. С одинаковым успехом та могла быть недостроенной городской стеной, куриным насестом или пожарной каланчой.
– Бля! – удивился сзади Вован. – Как лесопилку-то отделали!
Заиграла музыка. Из всех щелей конструкции полезли юркие тараканы, которые оказались причудливо одетыми мужчинами. Наверное, им полагалось быть новгородскими боярами. Шапки они, по крайней мере, точно носили боярские, хотя кафтаны на них были коротенькими, как топики, а еще ниже, после животов, начинались то ли шорты, то ли семейные трусы.
– Гомики! – услышал я обиженный шепот Вована. – Ты гляди, сколько их тут развелось!
Как будто услышав последнюю реплику, сомнительные бояре затеяли меж собой еще более сомнительные пляски под громыхающую музыку. Было в этом кокетливом кружении по сцене нечто от флирта на деревенской танцплощадке.
– Ну я же говорю – пидо…
Вован не договорил. Позади меня раздались негромкий треск, звуки тяжелой возни, пыхтение, и я спиной почувствовал мощное перекатывание тел во втором ряду. Несколько секунд кресла у меня за спиной скрипели и раскачивались, как будто два медведя – каждый килограммов по сто – молча делили берлогу, выпихивая друг друга с общей территории. Затем одна из медвежьих туш грузно сползла на пол, и голос охранника Козицкого сказал на выдохе:
– Полежи, отдохни. Душить он меня выдумал, придурок…
Я даже не успел обрадоваться плановому избавлению от Вована: что-то внизу больно кольнуло меня. Боль казалась не по-хорошему знакомой. Точнее, знакомым было ощущение сразу после боли – словно к месту укола приложили кусочек льда. Удивленно я глянул вниз… О, господи! Только не это! В последнюю секунду мой конвоир дотянулся до инъектора. Падая, тот успел сработать, и вся доза кетамина выплеснулась мне в лодыжку!
– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросил Козицкий.
– Не все! Не в порядке! – тихо простонал я, чувствуя, как лодыжка деревенеет, а за ней икра, а за ней колено. – Антидот в чемоданчике… колите мне в шею!
– Сердюк, ищите в кейсе, скорее! – Голос Козицкого еще доходил до меня, хотя лицо его уже расплывалось и закатывалось.
Слух мой обострился – но странно, только в одном направлении. Музыка со сцены начисто исчезла. Я слышал только то, что происходит сзади меня, на втором ряду. Судорожный щелк застежек. Поспешное негромкое бряканье. Шелест. Опять бряканье. Суета. Шуршание. Что-то вывалилось и мягко ударилось о бархат пола. Задушенное чертыханье.
Колена я уже не ощущал. Холод поднимался к левому бедру.
– Черт, ну где же он? Как он выглядит? – Голос охранника.
Бедро уже не мое. Поясница чужая. Спина из дерева. Выше, выше…
– Буква «А». – Я чувствовал, что язык уже почти не слушается. Я был уже почти не я. – Черный… цилиндрик… литера «А»…
Я ничего уже не видел. Холод стал нестерпимым. Капюшон из черных ледяных пчел опустился мне на голову. Они не жалили, но тихо жужжали, обволакивая мое лицо плотным компрессом. И когда мне казалось, что дыхание сейчас остановится, одна слишком наглая пчела ужалила меня в шею.
– Как он пишется, я уже почти поняла, – сказала барышня. – Растолкуйте, как он читается по-русски. Карлос Джа… Джаллардо?
– Карлос Гальярдо, – терпеливо объяснил я. – «Дж» произносить не надо. Это ведь не английский язык, а испанский… Ну вот если бы в слово «бильярд» на место «би» подставили «га». Сообразили?
Резидент Волин не искал легких путей: все его фальшивые фамилии оказались на редкость труднопроизносимы. Вчера я выбрал самую простую из них и сейчас пытался донести ее без потерь до служащей бюро пропусков. По легенде, латинский американец вел у себя на родине аналогичное шоу и прибыл к нам для обмена опытом.
Борьба с непокорным Carlos Gallardo началась три часа назад, – едва я подал сведения в бюро пропусков, – и шла, с перерывами, до сих пор. За это время было испорчено четыре казенных бланка, но всякий раз уверенность барышни в окошечке ослабевала сразу после Карлоса. Она то ошибалась, то попадала в цель. Я нервничал, боясь пускать дело на самотек. Не хватало еще, чтобы Волин застрял на контроле из-за неверной буквы в пропуске!
С иностранными фамилиями тут вечная беда. Однажды я, поспешив, доверился здешним красавицам и чудом не сорвал эфир. Вообразите: четверть часа до начала, а гостя «Угадайки» нет! Ленц злится, дети вопят, у помрежей волосы дыбом, я на грани инфаркта. Лишь по случайности мне докладывают, что приглашенная звезда, великий японский киномэтр Такеши Китано, застрял внизу. Мэтра, как выяснилось, на слух переименовали в какого-то Кешу Титанова, а затем отказались пускать в студию. Когда я, взмыленный, примчался к месту конфликта, гость уже сверкал глазами и полуобнажал самурайский меч. Счастье, что сэнсей был отходчивым, а меч его – бутафорским. Иначе не сносить нам голов.
– Ну вот, – сказала барышня, – теперь ясно. Так бы и давно.
Я не поленился взять у нее из рук пятый бланк и обнаружил, что там круглым детским почерком выведено: «Карлос Бильярдо».
– Ладно, – сдался я. – Пусть это нарушение всех правил, но я лучше сам заполню, от первой до последней буквы. Дайте ручку…
Кроме меня, о будущей перетасовке в эфире знала только режиссер Татьяна. Да и она неточно. Я лишь намекнул, что после утренней программы у Таисии Тавро, женщины тонкой и впечатлительной, мог обостриться ее хронический нервный недуг. А потому, возможно, она пришлет к нам замену. Но Ленца мы пугать не будем. Вдруг еще обойдется? «Дай бог, чтобы все обошлось», – механически проговорила Татьяна, однако лицо ее выражало совсем другое. Она не хуже меня понимала: к детям некоторых людей подпускать нельзя. Они страшней алкоголя и никотина, вместе взятых.