– Пуговицу? – переспросила Катя, стараясь не показать перед домработницей свое волнение.
– Ну да, – удивленно ответила Валентина: хозяйка никогда не интересовалась такими мелочами. – Там оторвалась пуговица на рукаве. Хорошо, что есть несколько запасных…
Катя резко развернулась и прошла в свою комнату.
Значит, она не ошиблась. Пуговица, которую она нашла на полу в кабинете, – та самая, от пиджака Петра.
Пуговица, измазанная кровью Муратова.
Значит… значит, Петр – убийца?
Ей очень трудно было в это поверить. Но еще труднее было решить, что делать дальше. Жить с убийцей под одной крышей, делая вид, что ничего не случилось?
Страшно… если он убил старика Муратова, то что он сделает завтра?
Отдать пуговицу этому долговязому полицейскому, Каховскому?
Но что, если это какая-то страшная ошибка, случайность?
Поговорить с мужем напрямую?
Еще страшнее, да к тому же и глупо…
Довериться Рокотову? Но давать ему такой козырь против мужа, а стало быть, и против себя – это очень неосторожно. Катя не настолько в нем уверена. Нет, свои семейные дела придется решать самой.
Она промучилась целый час, не зная, на что решиться, так ни до чего не додумалась и пошла в детскую.
Новая няня уже уложила Павлика и читала ему перед сном книжку про Винни Пуха и его друзей. Увидев Катю, Павлик приподнялся в кроватке и попросил:
– Мама, мамочка, посиди со мной! Расскажи мне сказку!
– Конечно, побудьте с ним! – Лидия деликатно отошла в сторону.
Катя села возле кроватки, погладила Павлика по спинке. Он вздохнул, улегся поудобнее и проговорил:
– Расскажи мне про овечку…
Еще когда ему было два – два с половиной года, Катя придумала беленькую овечку Дашу и по вечерам рассказывала Павлику о ее бесконечных приключениях. Потом появилась Эльвира, и сказки про овечку оказались под запретом. Эльвира считала, что это развивает глупые, бессмысленные фантазии. Но сейчас все вернулось на свои места, и Павлик это понял.
– Однажды овечка Даша пошла гулять, – начала Катя, – и сразу возле дома она встретила говорящий бутерброд.
– А он говорил по-русски или по-английски? – с интересом спросил Павлик.
– Он говорил по-бутербродски, а ты закрой глазки и засыпай… Овечка Даша и говорящий бутерброд пошли дальше и пришли на берег реки. На берегу реки росли синие колокольчики, которые звенели на разные голоса…
Через несколько минут Павлик сонно засопел. Катя заботливо поправила одеяло и ушла к себе. Ей стало хорошо и спокойно, она больше ничего не боялась.
Рассказывая ребенку вечернюю сказку, она сама не заметила, как приняла решение – нужно начистоту поговорить с мужем, посмотреть ему в глаза.
Катя устроилась на диване с книгой, краем уха прислушиваясь к входной двери.
Время шло, но Петр все не возвращался.
А потом она не заметила, как заснула.
Проснулась она от ровного гудения пылесоса – Валентина убирала квартиру.
– Сколько времени? – спросила Катя, сонно потянувшись.
– Десятый час, – ответила Валентина, выключив пылесос. – Извините, что разбудила вас.
– А Петр Федорович?
– Петр Федорович позавтракал и ушел.
Катя расстроилась: трудный разговор с мужем, на который она решилась вчера, не получился. А сейчас она не была уверена, что это – лучший вариант.
Катя встала. После ночи, проведенной на неудобном диване, все тело затекло. Она сделала зарядку, приняла душ, позавтракала и решила поехать на канал: нужно было поговорить с Рокотовым, а может, и с мужем получится переговорить с глазу на глаз. Собрание вчера не состоялось и когда теперь состоится, неизвестно, к тому же со смертью второго крупного акционера расклад голосов значительно меняется.
Рокотов должен знать подробности. Он говорил, что в последнее время дела компании идут не блестяще. Елизавета все держала под контролем, сейчас же положение просто катастрофическое. В конце концов она имеет право знать, как идут дела, дивиденды компании – это деньги ее и ее сына.
Охранник на входе посмотрел на нее как-то странно. Катя не обратила на него внимания, прошла по административному коридору. Перед дверью бухгалтерии болтали две молодые сотрудницы. При ее появлении замолкли, испуганно поздоровались, однако стоило ей пройти – застрекотали с удвоенной силой.
Неподалеку от бывшего кабинета Елизаветы Петровны нос к носу столкнулась с Аллой. Та остановилась как вкопанная, растерянно проговорила:
– Екатерина Алексеевна, вы…
– Да, я, – Катя не смогла сдержать раздражения. – А что – я очень изменилась? У меня накрашен один глаз или волосы зеленого цвета? На меня сегодня все смотрят как на зачумленную! И где Петр Федорович? Мне нужно с ним поговорить!
– Петр Федорович? – переспросила Алла, и в глазах у нее заплескалась настоящая паника.
– Да, Петр Федорович! – резко повторила Катя. – Я что – не только изменилась, но и говорить стала неразборчиво? Или вы стали плохо слышать? Могу повторить. Где мой муж?
– Он… он где-то тут… – залепетала Алла, но глаза ее предательски покосились на дверь кабинета.
– Где-то тут? – переспросила Катя. – А может быть, где-то здесь? – И она решительно повернула дверную ручку.
В кабинете было темновато, поэтому в первый момент Катя не поняла, что происходит.
Петр сидел за столом, лицо у него было запрокинуто, и на нем застыло какое-то не то растерянное, не то страдальческое выражение. Из-под стола доносилось глухое ворчание и постанывание, и на какую-то безумную долю секунды Катя подумала, что там, под столом, грызет кость собака.
Но потом она вспомнила, когда прежде видела у Петра такое же опустошенное, страдальческое выражение. Впрочем, это было давно.
До нее наконец дошло.
В это время Петр увидел ее, выражение у него на лице медленно менялось, как будто он одну за другой поменял маски – разочарование, гнев и раздражение.
– Ты что здесь делаешь? – закричал он резким истеричным голосом. – Кто пустил? Всех уволю!
– И меня уволишь? – переспросила Катя язвительным тоном, под которым безуспешно постаралась скрыть унижение. – Это будет не так просто!
Скулеж под столом прекратился, оттуда донесся недовольный, приглушенный женский голос:
– Петушок, что происходит? Ты не можешь сосредоточиться… так ничего не выйдет…
– Сосредоточишься тут! – взвизгнул Петр.
Из-под стола выползла на четвереньках растрепанная девица в задранной до пояса юбке и расстегнутой кофточке, из которой вываливались большие молочно-белые груди. Не вставая с колен, она повернулась, увидела Катю и раздраженно проговорила: