– Государыня, но позвольте… – начала она.
– Не позволю! – Елизавета грозно нахмурилась. – Знай свое место! – Она развернулась и удалилась, пыхтя, как самовар. И Мавра Дубасова засеменила за ней с младенцем на руках. А следом потянулись прочие няньки и мамки…
Фике осталась одна. Она закусила губу от злости.
Да что она себе позволяет, эта раскормленная барыня!
Но тут же она поправила себя: Елизавета Петровна – государыня императрица, она может себе позволить все, что угодно. Так что до поры придется молча сносить все унижения…
Хоть бы муж понимал и жалел ее!
Фике устремилась в покои своего супруга – может быть, он сумеет уговорить государыню…
Быстрым шагом она пересекла дворцовую анфиладу, вошла в покои наследника. Навстречу ей метнулся какой-то придворный с вытянутым, растерянным лицом:
– Сюда нельзя!
– Это ты кому говоришь, холоп? – одернула его Фике. – Или ты меня не узнал?
– Узнал, Ваше Высочество! – Придворный попятился, всплеснул руками. – Да как раз вам-то и нельзя!
– Что ты несешь? – Фике нахмурилась, как давеча Елизавета Петровна. – Пошел вон!
Он отступил, она распахнула двери, с размаху прошла до середины комнаты и только тогда увидела мужа.
Его императорское Высочество Петр Федорович полулежал лицом вниз на золоченой банкетке. Пудреный парик валялся на полу рядом, штаны Его императорского Высочества были приспущены, Петр Федорович пыхтел. Под ним виднелся подол розового платья, пышная пена кружевных юбок, доносилось какое-то тоненькое поскуливание.
– Что это?! – вскрикнула Фике, попятившись.
Петр Федорович обернулся. Лицо его было красно и недовольно. Увидев жену, он неловко поднялся, натянул штаны и повернулся к ней всем корпусом.
– Ты что здесь? – вскрикнул раздраженно. – Ты зачем? Кто позволил?
Тут же позади него возникла раскрасневшаяся девица в мятом платье, в сбитом на сторону пудреном паричке. Фике узнала фрейлину Салтыкову.
– Что здесь происходит?! – воскликнула Фике гневно, пытаясь подражать интонации Елизаветы Петровны. Впрочем, вышло нехорошо – слишком она была растеряна, слишком неожиданной и скверной оказалась эта картина.
– Что надо, то и происходит! – бросил ей в лицо муж. – Нечего заявляться без приглашения!
Катя поднялась по сходням на борт белоснежного катамарана, сжимая теплую руку Павлика. У мальчика глаза блестели от восторга, ему все нравилось – сверкающие поручни, медный колокол, белая фуражка капитана.
На судно вместе с ними поднялось еще человек двадцать, кое-кого из них она видела за завтраком в отеле. Высокий красивый мужчина лет сорока с загорелым лицом и открытой мальчишеской улыбкой показался ей смутно знакомым.
На большом катамаране все разбрелись по разным концам палубы. Кто загорал, кто любовался берегами. Они с Павликом устроились на носу, Катя легла в шезлонг, Павлик играл у ее ног с разноцветными ракушками, которые собрал на пляже.
Ловкие загорелые матросы отдали швартовы, судно плавно, словно нехотя, отошло от пирса, развернулось по широкой кривой и вышло в море. Изумрудная вода сверкала на солнце, слепила, завораживала. Остров медленно отступал, белые домики среди пальм уменьшались, растворялись в солнечном сиянии.
К ним бесшумно подошел официант с подносом. Катя взяла коктейль для себя и сок для Павлика, сделала глоток.
Терпкий горьковатый напиток, и свежий морской воздух с привкусом соли, и изумрудное сияние моря сделали свое дело. Катя зажмурилась от света, на губах ее заиграла умиротворенная улыбка.
Уже третий день они живут в красивом комфортабельном отеле, там есть свой пляж, два бассейна, СПА, детские аттракционы и еще множество разных увеселений. Погода прекрасная – не так жарко, как летом, но вода в море теплая. В этом раю невозможно думать о неприятном. И Катя успокоилась.
Она больше не вспоминала ту отвратительную сцену с билетами, высокомерный и покровительственный тон свекрови, равнодушное лицо мужа. Они так и не разговаривали до самого отлета, только в аэропорту он потянулся поцеловать, и Катя не отстранилась. Пусть хоть со стороны они выглядят благополучной семьей. Он крикнул вслед: «Счастливо вам», – и она решила, что так и будет.
Ей сейчас хорошо, она с Павликом, а все остальное можно забыть, забыть хотя бы на время.
– Мама, мамочка, смотри! – Павлик вскочил, схватил ее за руку, чтобы привлечь внимание.
Катя проследила за его взглядом и увидела в море, совсем близко от судна, стаю дельфинов. Лоснящиеся серебристые тела стремительно вылетали из воды, сверкнув на солнце, снова уходили в волны, сбивая с них пенные гребешки, мчались наперегонки друг с другом, наперегонки с катамараном.
– Кто это, мамочка?! – вскрикивал Павлик, прыгая возле нее, как резиновый мячик. – Это рыбки?
– Это не рыбки, это дельфины! – проговорила она, прикрывая глаза ладонью от слепящего солнца.
– Фельплюны? – переспросил Павлик.
– Дельфины, – повторила она, улыбаясь. – Осторожно, милый, не подходи к краю…
Один дельфин подплыл совсем близко к судну, выпрыгнул из воды. Катя увидела шелковистый блестящий бок, темный выпуклый глаз. Казалось, дельфин улыбается им с Павликом. В следующий миг солнечный луч, отразившись от поверхности воды, на секунду ослепил ее, она закрыла глаза, а потом…
Потом случилось что-то непонятное, непонятное и невозможное.
Откуда-то сверху донесся женский крик, к нему присоединились другие испуганные, взволнованные голоса. Катя открыла глаза, чтобы понять, что произошло, и сразу же протянула руку, чтобы на всякий случай схватить Павлика за руку, но не нашла его руки и растерянно закрутила головой.
Павлика рядом с ней не было, а крики за ее спиной множились, у нее перехватило дыхание от нарастающего пока еще непонятного смутного ужаса.
И тогда она увидела Павлика.
Впереди судна, между носами двух корпусов катамарана, была натянута крупная веревочная сетка, и в этой сети, как беспомощный цыпленок в авоське, застыл Павлик с круглыми и темными от страха глазами.
Он встретился с ней глазами, и его страх перелился в нее, умножился, вырос, как снежный ком.
Катя бросилась к никелированным поручням, ограждающим борт, попыталась перелезть через них, но руки и ноги стали ватными от страха и не слушались ее.
Откуда-то сбоку бежал матрос в белой форменной куртке, но он был еще далеко, а Павлик вдруг начал проваливаться в расползающиеся ячейки. Рот его приоткрылся, он что-то испуганно крикнул, но она ничего не слышала. Время одновременно остановилось и неслось с немыслимой, невероятной скоростью.