Анна стояла оглушенная. А ведь он прав! Он говорит то, что она и сама теперь знает! Спросила только:
– А зачем Юсуповых?
Он достал из внутреннего кармана пожелтевший смятый листок, Анна узнала его сразу:
«В моей смерти прошу винить:
Моего мужа Ивана Панкова,
Моего друга детства Андрея Юсупова,
Его жену Светлану Юсупову,
Мою лучшую подругу Ольгу Калининскую.
Они убили меня! Если можно наказать за это, своей последней волей заклинаю: сделайте это, ктонибудь! Только сделайте!»
– Ну и чем ты недовольна? Я люблю тебя, мама, тебя так никто не любил. Ни один из этих твоих… Когда я там, в комнате, тебя увидел едва живую… нет, это нельзя вспоминать. Если бы ты тогда умерла, я не стал бы ждать столько лет, сразу бы их всех убил, мальчишкой еще, хотя сам не знаю, как смог бы это сделать. Но ты осталась жить, и я все ждал, ждал, ждал… Я долго ждал, мама. Стрелять научился. Потом объявился отец. Я стал бояться, что ты его опять простишь. И все начнется сначала. Я этого не хотел. И я рассказал о записке Дэну и Стасу. Думал, ктонибудь из них захочет тебе помочь… Но Дэн оказался слишком слабым, а Стас слишком сильным. Тоже мне, апостол! Он все ходил за мной и скулил, скулил. Просил этого не делать. Я только в метро от него оторвался: прыгнул в вагон, когда двери уже закрывались.
– Но зачем ты меня подставлял? Хотел, чтобы я села в тюрьму за то, что была плохой матерью?
– Мама, я подставлял Дэна. Первый раз он сам поехал, потому что ревновал тебя к отцу. Стас же на всю кухню объявил о твоем свидании, вот мы все и сорвались. Я сначала не хотел стрелять, но когда увидел Дэна…
– Он тоже видел тебя?
– Да, конечно, мы были почти рядом. Он прятался, потому что следил за вами. Поэтому я и выстрелил ему назло, чтобы видел, что я могу, а он – нет. Только у меня первый раз рука дрогнула.
– Всетаки отец…
– Не хочу я знать такого отца. Не хотел… Зачем я на него так похож? Он был нам не нужен. А потом… Потом я решил заодно рассчитаться со всеми. Разве ты не радовалась, когда Юсупов умер? Я слышал ваш разговор. Да, я стал тебя подслушивать, сейчас такая аппаратура не проблема, были бы деньги. Он издевался над тобой, мама, он просто смеялся! И я должен был его за границу отпустить?
– Откуда же там взялся Дэн?
– Я ему сказал, что ты снова встречаешься с Малиновским. Рассказал, кто он такой. Дэн понял, что Малиновский гораздо опаснее, чем мой покойный отец. В тот вечер, когда убили Юсупова, я просто сказал Дэну, что у вас с Малиновским свидание, он и стал за тобой следить, вот и все.
– Но почему он оказался у того же дома?
– Мама, я сказал, что у твоего адвоката по случайному совпадению там квартира для свидания с женщинами. И вы туда приедете. Он, дурак, поверил! Или не поверил? В общем, он туда поехал.
– Но ты же при мне стрелял в Светлану!
– А зачем она первая выстрелила? Я испугался за тебя, вот и поспешил. Я что, должен был дать ей тебя убить?
– А сейчас? Зачем ты хочешь убить Ольгу?
– Мне уже все равно. Привычка. Любое дело надо доводить до конца.
– Саша, ты что?!
– Одним трупом больше, одним меньше. Думаешь, мне много дадут? У нас гуманные законы. Я защищал свою мать. Ты небось Малиновского наймешь? Он хороший адвокат. Все сделает для того, чтобы надолго упрятать меня в тюрьму. Я же ему мешаю.
– Саша, я тебя прошу: отдай пистолет.
– Зачем?
– Отдай. Я попытаюсь тебя спасти. Я теперь всегда буду с тобой. Не будет никакого Малиновского, клянусь. Только отдай мне пистолет.
– Ну, на. – Сын вытащил из внутреннего кармана «макаров», тот самый, со спиленными номерами, и протянул Анне. – Я поеду, пожалуй?
– Куда?
– Погуляю, Москву посмотрю. Все равно когданибудь за мной придут.
– Нет, Саша, нет. Хотя да. Тебе лучше уйти.
– Мама?
– Все в порядке. Я сейчас позвоню Малиновскому.
– Ты же мне обещала!
– Нетнет. Это другое. Ты иди, сынок. До вечера. Иди…
– Как хочешь…
Анна долго прислушивалась к шагам на лестнице и тщательно вытирала рукоять пистолета подолом своего свитера. Чтобы никто не узнал, что его когдато касался сын. Входная дверь хлопнула, она услышала, что по лестнице ктото поднимается. Это был Шацкий.
– Стас, почему? Тыто как мог? – не выдержала Анна.
Он никак не мог справиться с дрожащими губами. Потом наконец сказал:
– А что я, потвоему, должен был сделать, Анна?
Она показала ему пистолет:
– Видишь? Я всетаки мать.
– Что ты собираешься делать?
– Оставь меня одну. Мне надо подумать. Иди, Стас. Не мешай.
Он все стоял, не уходил, и Анна вдруг увидела, что Шацкий плачет.
– Ну, что ты, Стас?
– Может, и такая бывает любовь, а? Я не знаю, что мне делать…
– Уйди, Стас, иначе ничего не будет. От тебя мне сейчас надо только это.
Он, пошатываясь, ушел, Анна наконец осталась одна. Она ушла к себе в комнату, закрыла дверь, повернула в замке ключ. Потом нашла блокнот, вырвала из него листок, вспомнила и усмехнулась: «Теперь мне никто не помешает. Наконецто!»
И написала на листке:
«Я, Австрийская Анна Александровна, признаюсь в том, что убила своего бывшего мужа Ивана Панкова, своего бывшего друга Андрея Юсупова и его жену Светлану. Глубоко раскаиваюсь в содеянном, не могу больше с этим жить. В моей смерти прошу никого не винить», – и поставила внизу размашистую роспись.
«Вот и все, что мать может сделать для тебя, Сашка. Такую малость… Ты будешь жить, будешь на свободе, у тебя останутся бабушка, тетенька, Стас и даже Малиновский, он не проболтается, нет. Он тебя защитит, когда меня не будет, Денис останется верен моей памяти. Уж если не мне, то хотя бы ей. Ну, кто там меня ждет? Ленский, Дэн?.. И всетаки Ленский. Я наконецто скажу ему, что любила. Люблю. И мы снова будем вместе…»
Анна вспомнила свою любимую комнату с видом на огни, они ее тоже ждали. Там, в бесконечном мраке, тоже есть свет.
«А всетаки умирать страшно. И больно…» – последнее, что подумала Анна. Но она это уже знала и без колебаний выстрелила себе в сердце.
* * *
Ехин в третий раз перечитывал предсмертную записку Анны Австрийской и то и дело косился на мертвое тело, накрытое простыней. Амелин кивнул на пистолет, аккуратно упакованный в целлофановый пакет:
– Вот он, «макаров». Тот самый, который мы искали. Не захотела она сесть в тюрьму.
– Такая женщина, и тюрьма… – покачал головой Ехин. – Нет, этого быть не могло.