Вернее, юные девушки в костюмах, более или менее связанных с тематикой, заявленной на вывеске «предприятия». Куртки с бахромой, узкие мундиры или, без особых ухищрений, стринги и куски ткани, скорее открывавшие, чем закрывавшие тело. Все девушки танцевали под оглушительную музыку «техно». Иногда они выстраивались в шеренгу, спиной к улице, широко расставляли ноги, выпячивая зады, стараясь увернуться от кусочков льда, которыми в них швыряли из бара. Время от времени они подходили к потенциальному клиенту, засовывали ему руку между ног. Некоторые прохаживались, потряхивая обеими руками свои голые груди с сосками, украшенными фосфоресцирующими сердечками.
Марк шел, нагруженный своими вещами, прекрасно сознавая, как смешно он выглядит. Он не вылезал из-за руля весь вечер. Несмотря на дождь, несмотря на темноту, наступившую в шесть часов, он не снижал скорости. В десять вечера, когда он наугад ехал через остров по плохо освещенной дороге, перед ним словно вспыхнуло солнце: Патанг, самый горячий квартал Пукета. Он не мог устоять. Поставив свою «сузуки» на охраняемую стоянку, он погрузился в эту лихорадочную атмосферу. В поисках отеля. И новых ощущений.
Он смутно догадывался, что и Реверди бродил по этим улицам.
Его преследовали запахи еды. Чеснок, лук, перец, кориандр… Возбуждение, голод — в его организме мешались все желания. Сами девушки, изящные, с золотистой кожей, напоминали маленькие карамельки. Несмотря на тяжелые сумки, несмотря на усталость, он чувствовал эрекцию: молоденькие таиландки обладали настоящим магнетизмом, колдовской властью. И дело было не в их откровенных костюмах или зажигательных манерах — наоборот, что бы они ни делали, в них сохранялся оттенок невинности, элементы неопошленной чистоты. Никакая косметика, никакие вызывающие наряды не могли изменить этих диких крестьянок с маленькими кошачьими мордочками и высокими скулами. Именно эта деревенская примитивность возбуждала его. Порождала желание осквернять эти маленькие храмы.
Он наблюдал за поведением западных туристов. Те, что помоложе, сбившись стайками, с банками пива в руках, скрывали свое смущение за хихиканьем; пожилые холостяки плавали тут, как акулы в спокойной воде; усталые путешественники бросали на всю эту свистопляску скептические взгляды. Но в глубине всех глаз таилось одно и то же: неприкрытое желание. Тот же аппетит, грубый и дикий, если разобраться…
Марка особенно занимала еще одна категория туристов: женщины-иностранки. Изумленные жены, вцепившиеся в руки мужей, явно чувствовали себя неловко; молодые девушки с рюкзаками за спиной, искавшие дешевое пристанище, гневными гримасами пытались выразить свое негодование при виде этого «невольничьего рынка». Все они казались растерянными. Жалкими. Им приходилось мириться с неприкрытым желанием самцов, объектом которого были не они, и с ненавистью таиландских шлюх, которых они раздражали тем, что разглядывали их наравне с мужчинами.
Марк подумал о Линде Кройц, о Пернилле Мозенсен. О двух предполагаемых жертвах Реверди в Таиланде. Никаких сомнений: хищник охотился тут. На этих улицах. Такими же ночами. Этот квартал тоже был лесом, куда более диким, более непроходимым, чем леса Камерон-Хайлэндс или Ангкора.
Марк представил себе, как убийца подбадривал своих молодых подружек, уводил их подальше от этого ада, объяснял им уверенным тоном, что «это Азия, тут всегда так». И одновременно соблазнял, гипнотизировал их своим низким, успокаивающим голосом… Он ускорил шаг в поисках отеля.
Теперь — отчет.
У себя в номере он не стал ложиться, опасаясь сразу заснуть, и заставил себя написать Реверди. Элизабет разговорилась. Она описывала свое путешествие на Кох-Сурин, свои открытия. И все это — на одном дыхании, без малейших запинок. У Марка еще хватило сил, чтобы подключить модем к телефонной розетке и отправить письмо. Его голова едва коснулась подушки, а он уже спал.
Когда его нож снова наткнулся на кость, он открыл глаза. Он увидел свою комнату, в которой плясали отблески розовых и голубых огней. От музыки дрожали стены и пол. Он опустил глаза: кулак сжат на рукоятке воображаемого оружия. Два часа утра. Он спал меньше трех часов. И конечно, ему снилось убийство. Сладкая корка на ранах. Плоть, искромсанная хромированным лезвием. Преступление не отпускало его. Разве не на это он надеялся?
Марк поплелся в ванную и встал под душ. Вода в раскаленных трубах не остывала. Он посмотрелся в зеркало над раковиной. Загорелый, худой, заросший: путешественник, слишком долго остававшийся на солнце, утративший всякую связь с действительностью. Кем был он на самом деле? Он вспомнил свою ритуальную формулу: на пятьдесят процентов Элизабет, на пятьдесят процентов Реверди; на сто процентов — обманщик.
Его сон, как и галлюцинация в хижине, был совершенно необычным. Его пронизывали реальные физические ощущения. Он больше не представлял себе преступления, он переживал их. Что с ним происходило? Марк не мог найти объяснения. Он решил воспользоваться моментом, пока сон еще не прошел окончательно, пока он еще бродит в его теле, чтобы набросать кусок своего романа. Записать точные, жестокие, патологические ощущения убийцы.
Автоматическое письмо.
Его руки порхали по клавиатуре компьютера, не получая команды ни от мыслей, ни от сознания. Кто-то другой, не он, описывал свое желание убивать, удовольствие, испытываемое при виде текущей крови, восторг от зрелища страданий. Где-то в уголке сознания Марк оставался собой. И он старался сохранить дистанцию между собой и этим воображаемым существом, сидевшим сейчас на его месте перед компьютером. Нет, это его не пугало. Разве не в этом состоит ремесло писателя? Разве, сочиняя свои книги, он не должен перевоплощаться в своих персонажей?
Но внезапно сделанное открытие заставило его похолодеть: описание сцены убийства вызвало у него эрекцию. Марк растерянно посмотрел в окно: уже занималась заря.
Он натянул рубашку, схватил ключ и помчался на улицу, застегивая на ходу ширинку. Надо вскрыть нарыв, успокоить тело, так или иначе.
На улице уже не было видно ни одной девичьей фигурки, ничего, на чем можно было бы остановить взгляд. Только несколько шлюх брели к дому. Не старухи, нет, женщины без возраста, усталые, измотанные, с вызывающим макияжем на рябоватых щеках. Завидев припозднившихся мужчин, они поднимали юбки, демонстрируя жирные ляжки, или окликали их сорванными голосами. В свете зари их бледные, какого-то гнойного цвета телеса выглядели отвратительно.
Марк пошел к барам, которые заметил вечером. Закрыты. Или пусты. Он прошел дальше. Уборочные машины поливали дорогу. Парочки, шатаясь, брели к своим отелям. Появились нищие. Женщины с детьми за спиной шли к рынку, безразличные к разукрашенным фасадам, к погасшим вывескам. Занимающийся день демонстрировал все уродство, всю фальшь декораций. Облупившаяся краска. Пятна сырости на стенах.
Марк, не осознававший ничего, кроме собственного желания, видел в этом беспорядке только препятствие, только помеху своему удовлетворению.
Теперь на его пути попадались настоящие монстры — истощенные или, наоборот, жирные шлюхи, едва не лопающиеся под лучами встающего солнца, — но на эту омерзительную действительность накладывались лихорадочные видения. Затененная ложбинка между пышными грудями, низ девичьего живота, впадина между ягодицами, такими аккуратными, мягкими… Он шел вперед, ускоряя шаг. Где они? Где девушки? Может быть, надо зайти во дворы, за лавки…