— Мне-то почем знать? Ты тогда все больше в «Эммаусе» тусовался.
«Эммаус». Януш сообразил, что до сих пор не расспросил тех, кто должен был знать его лучше всего. Но сейчас уже слишком поздно. Его фотографии наверняка разослали по всем благотворительным общежитиям. Тут его осенила новая идея. Он порылся в карманах и нашел визитку, полученную от мужчины в поезде, проходившем через Биарриц.
Даниель Ле-Гуэн
компаньон «Эммауса»
06 1735 44 20
— Тут где-нибудь есть телефон-автомат?
* * *
Днем площадь напоминала африканский базар. Но в этот час здесь царила тишина. Уличные торговцы исчезли вместе со своими палатками. На витринах магазинчиков красовались железные шторы. Землю усеивали птичьи перья, апельсиновая кожура, смятые бумажки в пятнах жира. В воздухе ощутимо веяло помойкой. Почти невидимые в темноте, мимо тихо скользили призрачные фигуры — женщины в чадрах, мужчины в куртках с надвинутыми на лоб капюшонами…
— Шевелись давай! — прикрикнул на Януша Шампунь. — Мистраль поднимается.
Телефонная будка примостилась возле Триумфальной арки в центре площади, скрытая парковыми соснами: идеальный вариант. Шампунь вручил Янушу телефонную карту в обмен на купюру в десять евро.
— Пойду пополнить запасы, — объяснил лысый бомж, направляясь к еще открытой арабской лавчонке.
Януш закрылся в будке и набрал номер Ле-Гуэна. Лишь оказавшись в укрытии, он понял, под каким ветром стоял на улице. Сосны по соседству жалобно стонали. Стекла в кабине дребезжали. В щели врывалась леденящая сырость.
— Алло!
— Даниель Ле-Гуэн? Это Виктор Януш. Вы меня помните?
— Конечно. Мы же виделись два дня назад в поезде из Биаррица.
— Я хотел перед вами извиниться. За свое тогдашнее поведение. Я… У меня проблемы с памятью.
— Есть вещи, о которых лучше забыть.
Януш решил сменить тон. В чем, в чем, а в сострадании он не нуждался.
— Напротив, я хочу все вспомнить. Мы с вами познакомились в общежитии «Эммауса» в Марселе, верно?
— В общежитии «Красная вершина».
— Когда именно я там появился?
— Ты приехал в конце октября.
— Я уже знал Марсель?
— Нет. Ты вообще выглядел… несколько не в себе.
Януш повысил голос:
— Откуда я приехал?
— Этого ты нам не сказал.
— Как я себя вел?
Теперь ему приходилось кричать, заглушая рев ветра.
— Ты пробыл у нас два месяца. Работал на сортировке вещей и в магазине. Спал в общежитии. Производил впечатление серьезного и немногословного человека. Вне всякого сомнения, образованного, хотя не чурался никакой работы. Поначалу ты вообще ничего о себе не помнил. Но постепенно память к тебе вернулась. Вернее сказать, ты мысленно воссоздал собственную личность. Вспомнил свое имя. Виктор Януш. Но о своем прошлом не распространялся. Почему и каким образом приехал в Марсель, тоже не объяснял.
— Со мной были какие-нибудь проблемы?
— И да и нет. В середине декабря ты начал подолгу пропадать. На целые дни. А иногда и ночевать не приходил.
— Я пил?
— Ну, трезвым ты редко возвращался.
Януш подумал об убийстве Цветана Сокова. Оно произошло в середине декабря.
— Вы знаете, где именно я пропадал?
— Нет.
— А что я сказал, когда собрался уйти из общежития?
— Ничего. Случилась эта драка в конце декабря. Мы искали тебя в полиции, в жандармерии. А через два дня ты вообще как в воду канул.
— Я что-нибудь рассказывал об этой драке?
— Нет. Ни полицейским, ни нам. Молчал как могила.
Ле-Гуэн выразился яснее ясного. У Януша резко заболела голова. Вспыхнула привычная боль за левой глазницей. Ветер снаружи бесновался, словно хотел снести телефонную будку.
— Чем конкретно я занимался в «Эммаусе»?
— Да я уж точно не помню. Ближе к концу оформлял нашу витрину. Работал в ателье по починке одежды. Но наотрез отказался иметь дело с дисками и книгами. Никакого искусства — это ты сам заявил.
— Почему?
— Мне кажется… По-моему, у тебя были с этим связаны какие-то неприятные воспоминания.
— Неприятные?
— Возможно, раньше ты был художником. Ну, это мое личное мнение.
Януш закрыл глаза. Каждое услышанное слово отзывалось в голове новым взрывом боли. Он чувствовал, что почти приблизился к тому, кем он был до того, как стать Янушем. Но почему-то это приближение приносило ему муку.
— Художником… В каком смысле?
— В смысле, писал картины.
— Почему вы так думаете?
— Из-за твоей аллергии. Ты как от огня бежал от любой картины, от любого альбома. Но я заметил, что в искусстве ты разбираешься. Пару раз ты употребил особые выражения — чисто профессиональные, причем автоматически.
Информация заливала мозг мутной мазутной лужей. Ничего конкретного, только подспудный страх, душивший его и не дававший связно мыслить…
— Как-то раз, — продолжил его собеседник, — один из наших сотрудников сидел и листал иллюстрированный альбом по искусству. Ты увидел его и побелел как полотно. А потом ткнул пальцем в одну репродукцию и сквозь зубы прошипел: «Больше ни за что». Этот случай я хорошо запомнил.
— А вы не помните, что это была за картина?
— Автопортрет Курбе.
— Если я и в самом деле был художником… Вы не пытались выяснить, существуют ли работы, подписанные именем Януша?
— Нет, не пытался. Во-первых, некогда. Во-вторых, я подозревал, что эти картины, даже если они существуют, подписаны другим именем.
Будка качалась под свирепыми порывами ветра. Стекла выбивали мелкую дрожь.
Вдруг Януш понял: Ле-Гуэн знает.
— До того как стать Янушем, — подтвердил тот его догадку, — ты был другим человеком. Точно так же, как, перестав быть Янушем, ты превратился в Матиаса Фрера.
— Откуда вам известно это имя?
— Ты назвал мне его в поезде.
— И вы его запомнили?
— Попробовал бы я его забыть! Я только что из Бордо. Там по всем местным каналам день и ночь передают твою фотографию и фамилию.
— Вы… вы собираетесь меня выдать?
— Я даже не знаю, где ты находишься.
— Вы же знали меня прежде! — застонал Януш. — Неужели вы верите, что я в чем-то виноват? Что я способен убить человека?
Ле-Гуэн ответил не сразу. Его спокойствие по сравнению с паникой, охватившей Януша, казалось невероятным.