Ее голос замер. Светало; небо окрасилось перламутровыми сполохами зари.
Карим тихо спросил:
– А теперь? Что ты теперь будешь делать?
– Вернусь к моей маме.
Сыщик подумал о великанше, живущей в окружении белых чехлов и пестрых тканей. Подумал о Крозье, одиноком старике, который наверняка провел последние ночные часы рядом с нею. Эти двое... рано или поздно их придется взять.
– Я должен арестовать тебя, Жюдит.
Девушка усмехнулась.
– Арестовать, меня? Но твое оружие у меня в руках, мой милый сфинкс. Шевельнись только, и я тебя убью.
Карим попытался улыбнуться и сделал шаг вперед.
– Все кончено, Жюдит. Успокойся, мы будем тебя лечить, мы...
Девушка уже нажимала на курок, когда Карим выхватил сзади из-за пояса «беретту» – ту самую, что позволила ему взять верх над скинами, а теперь дала последний шанс на спасение.
Их выстрелы прогремели одновременно, а пули встретились в утреннем воздухе. Карим остался цел. Жюдит слегка пошатнулась, ее тело несколько секунд грациозно колебалось, словно в танце, затем из груди потоком хлынула кровь.
Она выронила пистолет, попятилась и... рухнула со скалы вниз, в пустоту. Кариму почудилось, что по ее лицу скользнула тень улыбки.
Взревев от раздиравшей его сердце боли, он рванулся к краю утеса, чтобы в последний раз взглянуть на тело Жюдит, маленькой Жюдит, которую – теперь он доподлинно знал это – любил целых двадцать четыре часа, любил больше всего на свете.
Он увидел, как окровавленное тело соскользнуло по камням к реке и поплыло по течению следом за телами Фанни Ферейра и Пьера Ньемана.
Вдали, из-за мрачной цепи горных вершин, вставало пылающее солнце.
Но Карим его не замечал.
Да и какое солнце могло теперь озарить мрачные бездны, где беспомощным пленником билось его раненое сердце?