– Мне нужны подробности.
Филипп вздохнул, пошел к воде и уселся на старый сухой ствол. Я подошел поближе. В морозном воздухе звенели птичьи голоса.
– Я очень любил месье Субейра. Не могу взять в толк, что на него нашло.
Я прислонился к стоящему рядом дереву.
– Вы здесь работаете каждый день?
– Только по понедельникам и вторникам. Сегодня я пришел как всегда. Мне ничего не сказали.
– Расскажите, как все было.
Он сунул руку в карман, вынул фляжку и протянул мне. Я отказался. Тогда он отхлебнул сам.
– Я подошел к реке и сразу его заметил, нырнул и вытащил на берег. Река здесь неглубокая.
– В каком месте это произошло?
– Да вот в этом самом. В нескольких метрах от шлюза. Я позвонил жандармам. Они были здесь уже через несколько минут. Одна минута все решила. Если бы я пришел минутой позже, его бы унесло течением и я бы ничего не увидел.
Я посмотрел на водную гладь – она была совершенно неподвижна.
– Вы говорите – течение?
– Сейчас его нет, потому что шлюз закрыт.
– А вчера он был открыт?
– Месье Субейра его и открыл. Он все предусмотрел. Наверное, хотел, чтобы его унесло…
– Мне сказали, что на нем был груз из камней.
– Мне было чертовски трудно его вытаскивать. Все потому, что он привязал к поясу строительные блоки.
– Как же он это сделал?
Филипп поднялся.
– Пошли со мной.
Он направился к живой изгороди. В глубине сада стоял почерневший сарай, втиснутый между подлеском и рядом подстриженных деревьев. У деревянной стены под пластиковым навесом были сложены поленья. Мой проводник плечом распахнул дверь и отошел в сторону, чтобы я мог заглянуть внутрь.
– В последние выходные месье Субейра попросил меня перенести сюда старые строительные блоки, которые валялись с незапамятных времен на другом берегу реки. Он даже попросил распилить пополам несколько штук. Я тогда не понял, для чего. Теперь-то знаю: он хотел сделать из них груз. Он заранее рассчитал такой груз, который ему был нужен, чтобы тело унесло течением.
Я бросил взгляд на дверной проем и не стал заходить. Пора было признать тот факт, что Люк хотел покончить с собой. Потрясенный, я отошел от двери.
– Как он закрепил камни?
– С помощью железной проволоки, он согнул ее втрое – для крепости. Получилось вроде свинцового пояса, как у ныряльщиков.
Я глубоко вдохнул холодный воздух. Живот скрутили мучительные спазмы. От голода, самогона и отчаяния. Что случилось с Люком? Что же такое он обнаружил, из-за чего хотел покончить с собой? Оставить семью и предать свою веру?
Садовник закрыл дверь и спросил:
– Он ваш друг, так?
– Мой лучший друг, – ответил я с отсутствующим видом.
– Вы не приметили, что он вроде не в себе?
– Нет.
Я не осмелился признаться этому незнакомому человеку, что я не говорил с Люком – не говорил по душам – вот уже несколько месяцев, несмотря на то что нас разделял всего один этаж. В завершение я спросил на всякий случай:
– Больше ничего странного вы не заметили? Я хочу сказать: когда вытаскивали тело.
Человек в черном сощурил зеленые глазки. Казалось, его опять обуревают сомнения.
– Вам не говорили про образок?
– Нет.
Садовник приблизился. Он явно оценивал мое удивление. Приняв решение, прошептал мне на ухо:
– В правой руке у него был образок. Так мне показалось. Я увидел только цепочку, которую он сжимал в кулаке.
Итак, бросаясь в воду, Люк что-то держал в руке. Амулет? Нет, Люка нельзя назвать суеверным. Садовник снова протянул мне фляжку, насмешливо улыбаясь беззубым ртом:
– Признайтесь. У лучшего друга от вас было многовато секретов, ведь так?
Больница в Шартре, также носившая название Отель-Дье, возвышалась в глубине двора, покрытого черными лужами и подрезанными деревьями. Кремово-коричневое здание напоминало пирожное с шоколадными полосками. Я не стал подниматься по двойной внешней лестнице, ведущей сразу на второй этаж, а прошел на первый.
Я оказался в большой столовой со сводчатым потолком, каменными колоннами и черно-белым кафелем на полу. В глубине – залитое солнцем крыльцо, ведущее в сад. Мимо прошла медсестра, и я спросил, можно ли поговорить с врачом, который вернул к жизни Люка Субейра.
– Мне жаль, но сейчас он обедает.
– В одиннадцать часов?
– После этого у него назначена операция.
– Я подожду здесь, – сказал я, доставая удостоверение. – Скажите, пусть идет сюда со своим десертом.
Девушка ушла. Ненавижу показывать свою власть, но от одной мысли, что придется войти в столовую с ее запахом жратвы и звяканьем столовых приборов, мне становилось дурно. В зале послышались шаги.
– Что вам нужно?
Здоровенный тип в белом халате с разъяренным видом шел мне навстречу.
– Майор Матье Дюрей. Уголовная полиция Парижа. Я веду дело о самоубийстве Люка Субейра. Вчера его доставили к вам в отделение.
Врач разглядывал меня через очки. Лет шестьдесят, седые волосы, не знавшие расчески, длинная, как у грифа, шея. Наконец он произнес:
– Я все написал в отчете, который отправил жандармам вчера вечером.
– В Уголовной полиции его еще не получили, – сблефовал я. – Прежде всего скажите: почему вы решили отправить его в Отель-Дье в Париже?
– У нас нет нужного оборудования. Люк Субейра был полицейским, вот мы и решили, что Отель-Дье…
– Мне сказали, что его возвращение к жизни граничит с чудом.
Врач не смог сдержать горделивой улыбки:
– Люк Субейра вернулся с того света, это верно. Когда его привезли сюда, сердце уже остановилось. Если его и удалось оживить, то лишь благодаря стечению особых обстоятельств.
Я вынул карандаш и записную книжку.
– Объясните.
Врач сунул руки в карманы и двинулся к саду. Он сутулился и шел, согнувшись под углом почти в тридцать градусов. Я пошел за ним.
– Первый благоприятный момент, – начал он, – то, что течением Люка отнесло на несколько метров, он ударился головой о камень и потерял сознание.
– А что в этом удачного?
– Когда человек оказывается под водой, он вначале рефлекторно задерживает дыхание, даже если это попытка самоубийства. Потом, когда весь кислород уже поглощен кровью, он открывает рот – это непреодолимый рефлекс, вода проникает в легкие, и человек захлебывается и тонет за несколько секунд. А Люк отключился как раз перед этим решающим мгновением. Он не успел открыть рот, и в легких у него воды не было.