Теперь уже я рухнул на скамью. Тщательно выстроенная версия в очередной раз рассыпалась. Мариотт открыл один из шкафчиков, вынул бутылку золотисто-коричневой жидкости и протянул мне:
– Похоже, смелости вам не занимать. Но это не помешает.
Я отказался и закурил, то и дело затягиваясь. А священник сделал порядочный глоток.
– Рассказывайте. Я вас слушаю.
– Первый раз Сильви пришла в мае восемьдесят восьмого года. Она считала, что в ее дочь вселился дьявол.
– Что на это указывало?
– Манон устраивала обрядовые церемонии, приносила жертвы.
– Не могли бы вы привести примеры?
– Недалеко от их первого дома была ферма. Крестьяне жаловались, что Манон ворует у матери кольца и надевает их цыплятам на шею. Через несколько дней птенцы подрастали и умирали от Удушья.
– Дети иногда бывают склонны к жестокости. Это еще не значит, что в них вселился дьявол.
– Она искалечила свою черепаху: сначала отсекла лапки, потом голову. Эту жертву она принесла в центре пентаграммы.
– Кто ей показал такой знак?
– Сильви считала, что отец, незадолго до смерти.
– Он что, был подвержен сатанизму?
– Нет, он просто сбился с пути. Как говорила Сильви, он хотел развратить дочь просто в силу испорченности.
– Было ли еще что-нибудь между отцом и дочерью?
– Об этом Сильви не говорила. Она только утверждала, что Манон не была жертвой. Как раз наоборот. Она… сама оказывала пагубное влияние.
– Что вы ей ответили?
– Попытался успокоить, дал духовные советы. Настоятельно рекомендовал обратиться к психологу.
– Она обращалась?
– Нет. Через месяц она пришла снова. Еще более взволнованная, чем прежде. Говорила, что беда в их доме, там поселился Сатана. Однажды он выскочил из часов, а теперь вселился в ее дочь. Посудите сами, как я мог поверить этим россказням?
– Манон совершала другие сатанинские действия?
– Она убивала животных. Произносила заклинания. Когда Сильви ее спрашивала, почему она это делает, та отвечала, что исполняет их приказы.
– Чьи приказы?
– Бесов.
– Передайте мне вашу бутылку.
Я отхлебнул, и в груди сразу разлилось тепло. Я вновь увидел белокурую девочку, прелестную как ангел. Но теперь она казалась мне опасной, лживой, зловредной. Я вернул бутылку Мариотту.
– На этот раз вы приняли ее всерьез?
– Да, но не в том смысле, как она хотела. Я велел ей как можно скорее посетить в Безансоне моего знакомого психолога.
– Она вас послушалась?
– И не подумала.
– Чего же она хотела?
– Изгнания дьявола.
Уже сложившаяся мозаика снова рассыпалась, образовав новый рисунок: Сильви боялась Манон, боялась дьявола, боялась своего дома. Ревностная христианка, она полагала, что ее одолевают бесы, терзая ее через самое дорогое для нее существо – ее дочь.
– Я нашел в их доме сатанинские предметы, – продолжал я. – Перевернутый крест, оскверненную Библию, голову дьявола… Кому они принадлежали?
– Манон. Сильви нашла их у нее в спальне.
– Но это же абсурд. Кто мог дать их ей?
– Никто. Она нашла их в подвале под фундаментом дома. С незапамятных времен ходили слухи, что этот дом построен колдунами и…
– Я в курсе. Однако эти предметы не такие уж старинные. Что произошло после?
Отец Мариотт не ответил. Он задумчиво поглаживал облачко волос на своем розовом черепе. Он успокоился, но теперь его лицо казалось отяжелевшим и постаревшим. Отхлебнув еще глоток, он наконец прошептал:
– Летом – ничего. Но эта история не давала мне покоя. Я часто ездил мимо их дома на велосипеде. Все хотел зайти, узнать новости. Сильви больше не ходила к мессе. Сердилась на меня за то, что я не захотел участвовать в ее затее.
– Затее? Вы называете это затеей?
– Послушайте, – сказал он окрепшим голосом. – Никто же не мог предвидеть, как все обернется. Понимаете, никто!
– Так вы считали, что Сильви все это выдумала?
– В этой семье всегда были проблемы, это я знаю точно. Настоящий психоз. Ну кто в наши дни верит в одержимость?
– Я знаю много таких в Римской курии.
– Пусть так. Но я-то священник…
– Современный, я понял. Почему Сильви не переехала из этого дома?
– Вы же ее не знали. Упрямая как мул. Она все вложила в этот дом. О том, чтобы бросить его, не могло быть и речи.
– Она еще к вам приходила?
Мариотт снова сделал изрядный глоток. Мы приблизились к переломному моменту.
– В конце сентября, – произнес он хриплым голосом. – На этот раз она была спокойна и казалась – не знаю, как сказать, – отрешенной. Она оплакала свою дочь. Говорила, что ее Манон умерла и теперь рядом с ней в доме живет кто-то другой.
– Манон вела себя все так же?
– Она мочилась на Библию. Мастурбировала перед соседом, говорила по-латыни.
В этом деле скрывалось много истин. Когда Тома Лонгини говорил о дьяволе, он имел в виду не Сильви, а ту жуткую силу, которая мало-помалу преображала его подружку. «Опасные игры», которые упоминала мадам Бон, придумывал не Тома, а Манон. Все это должны были бы изучать академики, специалисты по шизофрении.
А Мариотт продолжал:
– В тот день Сильви предъявила мне ультиматум. Предупредила, что если я ничего не предприму, она будет действовать сама! Я сразу и не понял, о чем она говорит. Вся эта история выходила за пределы моего понимания. Весь октябрь она меня донимала, твердя, что я ничего не понимаю, что я не настоящий священник. Она без конца цитировала отрывок из Послания святого Павла к Фессалоникийцам: «И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего», – тут он перевел дыхание. – Я просто не знал, что делать. Изгнание дьявола! Почему же сразу не костер? И каждый раз я повторял Сильви, что ей надо срочно обратиться к психиатру. В конце концов сказал, что сам этим займусь. Мне даже кажется… Думаю, что я ускорил события. Правды о Манон я так и не узнал, но вот Сильви точно была готова к психушке.
Мариотт был прав, но в сумасшествии Сильви прослеживалась какая-то логика. Женщина не действовала под влиянием эмоций, не впала в панику – она тщательно подготовила свой план. Не потому, что хотела избежать наказания, но чтобы спасти память о дочери. Чтобы никто никогда не смог заподозрить ее истинные мотивы.
– В ноябре она так и не пришла, и я решил, я надеялся, что дела пошли на лад. А дальше вы знаете. Все знают.