От полиции пользы не больше. Никто не вламывается, чтобы оставить вещи, объясняют мне. Это, должно быть, презент от тайного обожателя. Или, может, я просто чокнутая. Они, конечно, прямо об этом не говорят, но употребляют пустые вежливые слова, чтобы мне не оставалось ничего другого, как повесить трубку.
Затем я вспоминаю мигающую лампочку на автоответчике. Когда я нажимаю на кнопку воспроизведения, из динамика бубнит голос моей матери:
— Зои, Зои, ты дома?
Потом пауза. И снова:
— Нет, дорогой, это автоответчик.
Еще пауза.
— Так я и оставляю сообщение. Что значит «говори громче»?
Слышно, как она шутливо шлепает отца, отгоняя его от телефона.
— Звонила твоя сестра. Говорила, что хочет, чтобы ты кое с кем встретилась.
Ее голос понижается до шепота, который никак не назовешь тактичным.
— Я полагаю, это мужчина. В любом случае, думаю, ты бы могла ей позвонить. Приходи ужинать в субботу и все мне о нем расскажешь. Будем только мы, девочки.
Опять пауза.
— Ах, и ты, конечно. Ты почти девочка, — говорит она отцу.
Я представляю его добродушно смеющимся у нее за спиной.
— Дорогая, перезвони мне. Я могла бы позвонить тебе на мобильный, но ты же знаешь, я всегда надеюсь, что у тебя в это время кто-то есть.
Обычно я испытываю небольшую вспышку ярости, когда она звонит со сводническими предложениями. Но сейчас…
Жаль, что мамы здесь нет. Потому что эта ваза не моя.
Кто-то побывал в моей квартире.
Сейчас
Удивительная вещь — человеческий организм. Это фабрика по производству кислоты, трансформирующей обычную пищу в жгучее месиво.
В эти дни меня часто рвет. Я достигла в этом выдающихся результатов. Я могу наклониться вот так вперед, и мои ботинки совершенно исчезнут из виду. Если бы конец света не наступил, я стала бы чемпионом в этой дисциплине.
Как только я чувствую, что завтрак поднимается вверх, я заталкиваю в себя яблоко. Помогает.
— Ты должна идти? — спрашивает Лиза.
Она кусает нижнюю губу, отчего нежная кожа наливается кровью.
— Мне нужно добраться до Бриндизи. [3]
Мы стоим во дворе фермерской усадьбы, погруженные во влажный нерассеивающийся туман. Светлые камни, которыми облицованы стены дома, поросли плюшевым мхом. Мой велосипед прислонен к водяной колонке, которой давно никто не пользуется. В какое-то время хозяева изыскали средства, чтобы сделать водопровод, отвечающий требованиям двадцатого века, но так и оставили колонку, то ли ради очарования старины, то ли просто руки не дошли убрать ее. Велосипед синего цвета, и раньше он принадлежал не мне. Он был куплен не за деньги. Я расплатилась за него всего одним-единственным поцелуем неподалеку от аэропорта Леонардо да Винчи в Фьюмичино. [4] Без языка. Только удивительное ощущение нежности от норвежца, который не хотел умирать, не обнявшись напоследок.
— Останься, — говорит Лиза, — прошу тебя.
— Не могу.
На сердце тяжело от непосильного груза жалости. Она мне нравится. Действительно нравится. Она милая девочка, которая раньше мечтала о чудесном будущем. Теперь самое большее, на что она может рассчитывать, — это остаться в живых. О благополучии думать не приходится — оно слишком маловероятно.
— Пожалуйста. Хорошо, когда рядом с тобой женщина. Так лучше.
Меня поражает отчаяние в ее голосе. Она не хочет оставаться здесь с этими мужчинами. Они, конечно, заботятся о ней как о члене своей семьи, но дело не только в кровном родстве. Я вдруг понимаю, что они смотрят на нее как на свою собственность. Способ скрасить себе ожидание того часа, когда человечество, сделав последний судорожный вдох, прекратит свое существование. Мне бы стоило догадаться об этом раньше, но я была так занята собственной повесткой дня, что ничего не замечала вокруг.
— Прости, — говорю я. — Я не знала. Должна была бы знать, но не знала.
Бледно-розовый румянец выступает на ее белой коже: я отгадала тайну Лизы. Хотя она не видит меня, я отвожу взгляд в сторону, давая ей возможность вернуть себе самообладание. Мне очень стыдно.
Я тороплюсь, и затянувшееся молчание подталкивает меня к необдуманному шагу.
— Да, ты не можешь оставаться здесь без меня. Пойдем со мной.
Мне бы пожалеть о своих словах, но этого нет. Если она согласится, то, кто знает, сколько дней прибавится к моему путешествию. Время бесценно, когда неизвестно, сколько еще его осталось. Но в этом мире и так уже осталось слишком мало человечности, доброта превратилась в редкость. Я должна беречь то, что меня пока еще отличает от зверя.
— Правда? Ты позволишь мне пойти с тобой?
— Я настаиваю на этом.
Она быстро оглядывается через плечо в сторону дома.
— Они мне не разрешат уйти. Они никогда на это не согласятся.
«Что они с тобой делают, девочка?» — хочу я спросить у нее. Что бы она ни сказала, это не изменит моего решения. Она уйдет со мной.
— Иди в свою комнату и собери вещи. Не забудь взять что-нибудь теплое и удобное.
— Но…
Я вижу, что она волнуется из-за мужчин.
— Я сама об этом позабочусь.
Мы заходим в дом и невольно наслаждаемся временным укрытием. Так приятно, когда на голову не льет дождь. Затем мы киваем друг другу, и она осторожно пробирается по лестнице наверх, а я отправляюсь в кухню.
Если сравнивать это помещение с другими кухнями, а я их немного повидала, то оно отличается малыми размерами. Не эффективной компактностью, а какой-то скудостью, как чрезмерно костлявая женщина, озабоченная достижением неестественной стройности. Пол в комнате просел. Ее, конечно, можно было бы привести в порядок, если бы здесь появился человек, который любит готовку и склонен к уюту. Эта кухня нуждается в хозяйке.
В кухне только один из мужчин — дядя Лизы. Его кожа едва не лопается от жира, свесившегося с краев стула. Старая прочная мебель, вероятно, служила верой и правдой многим поколениям. Древесина потемнела от времени; сиденье, сплетенное из толстых прутьев типа ивовых, медового цвета. Еще семь его незанятых собратьев стоят рядом.
Толстяк поднял глаза, изучая меня на предмет слабых мест, которые он мог бы обернуть себе на пользу. Я задерживаю дыхание, расправляю плечи и поднимаю подбородок, чтобы выглядеть настолько сильной, насколько вообще позволяет нынешнее состояние моего тела. Он не находит ничего такого, что мог бы получить, не приложив хоть каких-то усилий, и продолжает жевать хлеб, который я испекла два дня тому назад, выбрав жучков-долгоносиков из муки, найденной в изобилии в кладовке. Изо рта его летят крошки, усеивая стол влажными крупинками, которые прилипнут и отвердеют, если их не убрать в ближайшее время. Но ни меня, ни Лизы тут уже не будет. Очень скоро эти мужики будут барахтаться в собственной грязи.